Совесть
Шрифт:
Нет, нет, это только почудилось!
«О создатель, милостивый и всемогущий!.Прикрой раба своего крылом защиты!..»
Абдул-Латиф отпрянул от трона, постоял минуту посреди комнаты, слушая тишину. Преодолел оцепенение. На цыпочках, боясь темных теней в углах, прошелся вдоль стен, в каждой нише зажигая свечу. Помещение ожило, нежные орнаменты вспыхнули голубым и желтым.
Никого, нет никого!
Опять подошел шах-заде к трону, обессиленно уронил тело на сиденье, обхватил руками голову.
Что с ним такое? Почему сердце бьется, как птица в жестких силках?
Чего, чего он боится? Он же всех победил, все препятствия преодолел, он же теперь повелитель Маверан-нахра, единственный, единственный! Всевышний
Может, напугала весть, поступившая от Султана Джандара? Но ведь никто другой не ждал этой вести столь нетерпеливо и вожделенно — он, Абдул-Латиф, ждал ее, он! Ах, как он ее ждал! Всякий раз вскакивал, держа руку на груди, словно не давая сердцу выскочить, всякий раз, когда сарайбон — дворецкий появлялся с сообщением, что кто-то прибыл. Все ждал от дворецкого слов: «Эмир Джандар!» И раздражался, слыша другое имя. Уже за полночь было, когда в залу ввалился сам Султан Джандар с темным шерстяным хурджуном на загорбке. Зацепился эмир кривой саблей за дверь, тихо выругался, а войдя, отвесил неловкий поклон, не снимая мешка с плеч.
Сердце так и рвалось из груди шах-заде, когда он одеревенело прошептал:
— Говори!
Султан Джандар выпрямился, втянул живот, поднял голову. Ребром ладони провел по горлу.
— Голова отсечена от тела, повелитель.
Весь в холодном поту, шах-заде спросил:
— Где? — Он хотел спросить, где произошло убийство. Султан Джандар понял иначе, сбросил на пол — со стуком! — ношу, развязал веревку, начал копаться в мешке руками.
«Нет, нет, не показывай, не надо!» — беззвучно, взглядом приказал шах-заде. Эмир усмехнулся, снова выпрямился, резко, почти грубо осведомился:
— Где хоронить будем?
Долго ждал злой вести шах-заде, а о месте захоронения и не подумал.
— В Гур-Эмире?
Шах-заде смятенно покачал головой: ну уж нет, только не там!
— Хвала вам, повелитель! — загромыхал Султан Джандар. — Мы погрешили бы против веры, коль нечестивца положить в гробницу победоносного воителя, Предлагаю закопать его тело в его же крамольном гнезде — в медресе!
Шах-заде нетерпеливо махнул рукой:
— Делай как знаешь, только… побыстрей! И чтоб ни одна живая душа не узнала, ни одна!
Эмир, все так же неприятно улыбаясь, попятился к выходу, поволок хурджун за собой.
— Не беспокойтесь, заступник трона, все будет как надо… Люди умные говорят: хоть и видел, лучше сделать вид, что не видел…
Шах-заде помнит, что сразу же после ухода эмира он успокоенно произнес:..
— Ну, слава аллаху, — и тут же заснул.
Успокоенно?
Как можно быть спокойным здесь, в этом сумрачном дворце? Вот снова что-то — или кто-то? — за спиной!
Шах-заде молнией сорвался с сиденья, резко повернулся к занавесям за троном. Шевелится, вправду шевелится!
Он стремительно выхватил из ножен саблю, прыгнул вперед, не сводя одичавших глаз с шевелящейся ткани, рубанул по ней. Сабля задела замок потайной двери, звякнула приглушенно. Кусок занавеси упал на пол, приоткрыв железный лист, один из тех, которыми обита была дверца, уводящая в подземелье.
Никого… Никого нет, слава аллаху! Ему померещилось!
Абдул-Латиф вытер пот со лба и щек.
«Да что это со мной?.. В чем я виноват, если убит нечестивый султан, по несчастью, по насмешке судьбы называемый родителем моим? И не я, не я убил его! Саид Аббас, которого сам же отец и сделал врагом себе…»
И кто велел ему выступать против веры истинной, против могущественных улемов, столпов веры, против сеидов, потомков пророка?.. Гнева всевышнего не убоялся, вознамерился постичь тайны вселенной, а она — престол аллаха, и недаром всевышний не дал нам права на постижение этих тайн… Вот потому и покарал!
А уж о нем, сыне-то своем, разве заботился покойный султан? Благословенный родитель? Нет,
А позже, когда пришла к нему ранняя возмужалость — возмужалость воина и властителя, — видел ли он что-либо хорошее от отца? Как бы не так! Благословенный родитель ущемлял его во всем, старался поднять повыше любимчика своего Абдул-Азиза. В сражении тарнобском под Гератом победителем оказался этот сопляк! Так распорядился сообщить всем и каждому их благословенный родитель. А ведь ту битву против Алауд-давли выиграл он, Абдул-Латиф; не примчись он тогда со своими всадниками в степь Тарноба, неизвестно, что было бы с братцем, да и с самим родителем тоже. Ну, пусть так, пусть победил Абдул-Азиз… Но вот разбили Алауд-давлю, этого упрямца, снова захватили Герат. И кто взял добычу, что хранилась в замке Ихтиеридди-на? Родитель! У кого взял? У сына своего, Абдул-Латифа! Под предлогом, что казна истощена войной, все его богатства, подарки деда Шахруха, все сокровища, все золотые статуэтки, доставшиеся от прадеда, великого Тимура, — все это отец отправил в Мавераннахр! Ну, пусть так. Пусть! Не в богатстве дело… А вот когда неугомонный Алауд-давля, собрав новые силы, осадил Герат и Абдул-Латифа в Герате, подал ли благословенный родитель руку помощи своему сыну? Помог, называется! Герат остался у Алауд-давли, а его, Абдул-Латифа, отец отправил в Балх, в этот захудалый городишко, вроде кишлака!
Мирза Улугбек вернулся в Мавераннахр, распорядился: отдать старшему сыну жалкий провинциальный Балх, а младший… младший получил в руки великий город, столицу Самарканд!..
Чем больше обид припоминал шах-заде, тем живее играла кровь в жилах. И вчера он подстегивал себя такими же воспоминаниями. Сын, обиженный несправедливым отношением отца, сын, вынужденный взяться за меч во имя защиты истинной веры и во имя защиты самого себя, сойди он с этой тропы — и сомнения, неясные, а потому особенно пугающие, начали бы закрадываться в душу. А сомнения — первый шаг к воспоминаниям и о хорошем, что сделал ему отец, а за ними недолго и до раскаяния в том, что он, сын, причинил отцу.
И Абдул-Латиф все подстегивал и подстегивал себя воспоминаниями-обидами.
«Да, ничего хорошего я не видел от благословенного родителя. Только ущерб видел от него — моему богатству, моему полководческому дару, славе моей! А последняя наша встреча? Благодарил бы за великодушие, дал бы отцовское благословение, а что сделал отец? На-пророчествовал дурное! «Сын, поднявший меч на отца, во веки веков будет проклят, лишен будет счастья!» Ишь ты, поднял меч… Кто первый из нас поднял меч?»
И тут подумалось шах-заде, что как бы там ни было, а его сыновним мечом убит отец. Страх снова обуял Абдул-Латифа. Отцеубийца! Есть ли слово страшнее?.. А если об убийстве, происшедшем этой ночью, узнает население Самарканда? Можно ли доверять мстительному Саиду Аббасу и эмиру Джандару? Да они из пустой похвальбы растрезвонят… И как неприятно усмехался эмир, чуть ли не подмаргивал ему, повелителю своему! Сообщник сообщнику… Но из двух сообщников один всегда верховодит другим.