Совет отряда
Шрифт:
«Вот ведь злюка, приплелась ещё и на совет отряда!»— Вовке сделалось очень тоскливо.
— На повестке дня, товарищи, у нас один вопрос. Это — поведение пионера Володи Седых. Вы, конечно, все об этом знаете, но я всё должна объяснить. Вчера во время урока зоологии Седых допустил безобразный поступок. Он взял и бросил в воздух… этот… как его?..
— Вертолёт, — подсказал Дима. — Только ты покороче.
— Да, вертолёт… Я и так покороче… Значит, во время зоологии запустил вертолёт. Это безобразный поступок, просто хулиганский, но у него есть и другие поступки, тоже нехорошие…
Ира говорила минут пять. И хотя она говорила
Все смотрели на него. А он ни на кого не смотрел. Он уставился в пол и ногой делал такое движение, будто растирал что-то подошвой.
Ира заканчивала:
— …И дальше мы терпеть этого не можем. Я предлагаю объявить Седых выговор… Кто будет говорить?
Все молчали. Сёма Штейман негромко проговорил:
— Пусть сам скажет, что думает.
Вовка встал. Голова его была опущена. Грязными, в чернилах, пальцами он теребил нижнюю кромку серой ученической рубахи.
В это время раздался негромкий стук, и в дверь осторожно просунулась белобрысая голова Васи Смирнова.
— Разрешите мне быть на совете? — сказал он.
— Зачем? — спросил Дима.
— А мы… А я с Вовкой… вместе…
— Он сам за себя ответит! — строго сказала Ира.
— Подожди, — вмешался Дима. — Что тебе, жалко? Ему не вредно послушать, какой тут о его товарище пойдёт разговор. Как вы, ребята, не против?
Все члены совета согласились. Вася сел возле Вовки.
— Ну, — сказал Вовке Дима.
— Значит, сказать? А что? Что не буду — больше, да?
— Это нам не надо, — буркнул Дима, — просто скажи, что думаешь.
— Думаю, что дадите мне выговор — и всё.
— Это пока что не твоё дело! — вспылил Сёма. — Ты скажи, как относишься к своим проступкам.
— А какие проступки? Что техникой занимаюсь, да? Что вертолёт сделал? А вы сами попробуйте, а потом посмотрим. — То, что пришёл Вася, придало Вовке смелости. — И насчёт дисциплинированности — так это тоже… Вон у Ирки… Извините, у Иры… у неё разве замечаний нет? А она говорит: выговор! И Штейман тоже… окно разбил мячом. В общем… в общем, всё. — И Вовка сел.
Сёмка Штейман вскочил с места:
— Ира, дай скажу. — Он круто повернулся к Вовке. — Вот тебя ругали за то, что ты плохо ведёшь себя на уроках, мешаешь другим. Да? Так я об этом и говорить не стану. Я о другом. Ты, кроме всего того, трус. Понял? Что, свою вину ты хочешь свалить на Маслову или на меня? За наши спины?.. Не бойся, я за себя ответил, и Маслова, если надо, ответит. А ты отвечай за себя. Понял? И вообще ты зазнался. Техника, изобретения! Подумаешь, Циолковский какой! Любишь технику — люби, занимайся, а веди себя так, как надо, как пионер должен. Вот. Я поддерживаю предложение Масловой: выговор ему. Я кончил.
— Разрешите мне сказать?
Это попросил Вася.
Ира неуверенно взглянула на Диму. Тот пожал плечами: «А что! Пусть говорит».
Вася встал и вышел к учительскому столу. Он волновался.
— Ребята… Вот мне вчера сказали, что я для Вовки, то есть для Володи, плохой товарищ. Потому что я его не останавливаю. Это, конечно, правильно. Не то правильно, что не останавливаю, а то, что мне сказали. Ну вот… Он, конечно, в технике здорово разбирается. Вот вы не знаете, он дома даже радиоприёмник делает. Но только его, по-моему, не за это все ругают, а за то, что он недисциплинированный. Ну вот… Я ему сегодня записку написал. Прямо на уроке. Написал, что не подведу. И вот вам обещаю, что не подведу. Буду останавливать. Потому что он и верно иногда ведет себя плохо. А теперь я с ним буду спорить. Но не на уроках буду спорить, а вообще… Ну, словом, не подведу!
Вспотевший Вася сел. Он решил, что нужно, обязательно нужно сейчас же прямо поглядеть в глаза товарищу. Он поднял глаза, но товарищ отвернулся.
«Вот так не подвёл, вот так выручил!»— с горечью думал Вовка. — Что же это такое получается? Даже Вася поднимает на меня свой голос. Тоже в прорабатыватели записался».
Слово взяла Галя Мухина. Потом говорили другие члены совета.
Вовка слушал их и не слышал. До сознания доходило только, что все его ругают, и было очень обидно. Хотелось встать и выбежать.
Правда, за этими мыслями, за обидой и злостью робко подымалось что-то такое, Что заставляло Вовку мучительно краснеть и опускать глаза, от чего на душе становилось неуютно, тревожно.
«Весь класс позоришь!»— сказал кто-то; Вовка не обратил внимания — кто, но вспомнил, что и раньше ему это говорили. У него мелькнула мысль, которой он и сам испугался: «Может, это правда?» Ведь верно, — вот, скажем, вчера, пустил он вертолёт, урок хоть не сорвал, а помешал Анн-Иванне, и потом об этом, наверное, говорили все учителя. Говорили: «А у них в классе опять безобразия». Про весь класс! А разве же тут весь класс виноват? Ведь нет же, только он один, один Вовка Седых. Один подвёл всех.
И вот сейчас он сидит, а его все ругают. Безжалостно, резко. Даже Вася выступил. Так они все от него отвернутся…
Вовка почувствовал себя одиноким, никому не нужным, и в то же время товарищи, только что произносившие слова осуждения, показались ему такими близкими, дорогими, нужными. Очень нужными! Как же он теперь будет… без них?
— Слово имеет Анн-Иванна, — услышал Вовка и съёжился.
Он не обернулся, но сразу же почувствовал, что взгляд учительницы упёрся в его узкую съёжившуюся спину. Анн-Иванна начала своим громким, чуть сипловатым голосом:
— Я, ребятки, решила тоже попросить слова, хотя я и не пионерка. — Все улыбнулись, взглянув на седую, сморщенную старушку. — Пионеркой я никогда и не была. Потому что, когда возникла в двадцать четвёртом году ваша организация, я уже пять лет была членом партии. И сейчас не как ваша учительница, а как старая коммунистка говорю: плохо вёл себя Владимир Седых, плохо, не по-пионерски. И правильно вы тут его критиковали. Мне понравилось, что вы так энергично боретесь за своего товарища. Тем более, что товарищ-то этот — Владимир Седых — в сущности, неплохой человек. Способный растёт человек. Вот вы посмотрите, — Вовка услышал, как Анн-Иванна роется в своём портфельчике, — вы посмотрите, какую замечательную штуку он смастерил! Правда ведь, хорошая? Пока это только игрушка — палочки да резиночки. Однако придёт время — он настоящий вертолёт построит, да ещё какой!.. Но, — голос её, потеплевший было, вновь стал суровым, — но если он опять начнёт заниматься этим и подобными вещами на уроках, мы будем его бить по рукам. Словами, конечно, бить, но больно. Только я верю, что он себе этого больше не позволит. И потому я могу смело вернуть изобретателю его конструкцию.