Советская фантастика 50—70-х годов (антология)
Шрифт:
— Ты проницательный, хотя всю жизнь скрывал это! Это они подослали тебя, ты служишь им!
— Нет, Оксиген Аш, я не проницательный. Я просто зрячий. Ты и проницательные — карты из одной колоды. У вас один крап и одна игра — продавать и предавать. Вы строите карточные домики своих интриг и планов, вы пытаетесь убедить себя и других в том, что властны над путями человеческими и счастьем человеческим. Но пути прокладывают ноги идущих, а счастье создают руки творящих. И только добро властвует над жизнью, ибо только добро способно сделать Человека. А вы питаетесь смертью и потому никуда не
— Опять высокопарный бред! Ни одно живое существо не может проникнуть в Башню!
— Судьи уже пришли.
— Это ты провел их?
— Да. Я ждал их.
— Зачем ты взял мой плащ?
— Это не твой плащ. Это плащ Великого Кормчего.
— Но Великий Кормчий — я!
— Нет. Ты уже мертвец…
Холодея от ненависти и ужаса, Оксиген Аш бросился на зодчего, пытаясь вырвать у него свое законное одеяние, но пальцы прошли сквозь мех и золотое шитье и, судорожно сжавшись, ухватили пустоту…
Верховный проснулся на спине с руками, протянутыми к безжалостно ровному шлейфу света из-под колпака настольной лампы, и в ту ночь уже не мог уснуть.
Утром он встал, и хотя лихорадка не прошла и все тело мучительно ломило, сделал обычную физзарядку, принял душ и побрился. Потом, подумав, надел парадный костюм.
За первым завтраком он позволил себе основательно приложиться к бутылке шипучего билу и несколько захмелел, что бывало с ним не часто. Не поднимаясь из-за стола, он пересмотрел все газеты, что бывало с ним еще реже.
В кабинет Оксиген поднялся только затем, чтобы взять инструменты.
Все время до второго завтрака он провел в спальне: что-то вымерял, высчитывал, размечал. Несколько раз ложился на пол, очертив квадрат по своему росту. Потом вскрыл по очерченной линии настил пола слой за слоем, пока не добрался до утрамбованной земли.
И только тогда сделал передышку.
Обед он съел в один присест и снова воздал должное шипучему билу и красному пиву. Показалось мало.
Аш вызвал из автокухни дополнительный поднос с двумя бутылками контрабандного муската и корзиной силайских яблок. Одну бутылку выпил сразу.
Набив яблоками карманы парадного костюма, Правитель взялся за лопату. То ли отвык он копать, то ли плотно затрамбовалась земля, то ли хмель мешал работе, но яма росла медленно. Все чаще Правитель делал перерывы, садился на край углубления и грыз яблоки.
— Мы еще посмотрим, дорогой Кокиль… Мы еще посмотрим, кто покойник… Судьи!.. Скоты паршивые… Умники… Мало вас по яблоням развешано…
К ужину яма была по пояс Оксигену Ашу.
За ужином Правитель снова изрядно выпил и запасся целой батареей бутылок на ночь. Вино вернуло иллюзию бодрости, спать не хотелось, и Оксиген, постоянно прикладываясь, проработал без отдыха еще часов десять. Скоро из ямы стало трудно вылезать, и он опустил туда стремянку.
Когда над спящей безмятежно Дромой занялся рассвет и Башня Правителя в первых лучах солнца встала над городом сверкающим золотым обелиском, яма в спальне Правителя достигла трехметровой глубины.
Оксиген Аш попробовал вылезти из ямы без помощи лестницы, не смог и удовлетворенно вытер залитые потом глаза.
— Готово, Кокиль! Добро пожаловать вместе с судьями! Коммунальная
С большим трудом он вылез наружу и вытащил из ямы лестницу. Его пошатывало и подташнивало. Яблоки на время снимали тошноту и он грыз их одно за другим, разбрасывая ошметки по полу. Работы еще было много, а силы на исходе.
Перезвон челесты сообщил, что первый завтрак прибыл. Оксиген Аш подумал, не принять ли душ, но просто умылся холодной водой и выпил подряд два полных стакана билу. Г олова приятно закружилась, мышцы расслабились, а кривая настроения резко метнулась вверх.
— А все-таки ты хитрый парень, Оксиген. Парень что надо. С таким приятно жить и работать. И выпить приятно…
Налив себе еще стакан, он нетвердой походкой направился в спальню взглянуть на дело рук своих. Вино расплескивалось ему под ноги, красными пятнами расплывалось по голубому костюму, но он не обращал на это внимания.
— Я буду жить, а вы сгниете…
Оксигена качнуло, вино плеснуло на ботинок, чавкнул под каблуком предательский яблочный огрызок, ногу подсекло и…
Он упал в яму лицом вниз и, хотя не потерял сознания, с минуту ничего не мог сообразить от острой боли. А когда сообразил — понял, что всякие попытки спастись бесполезны. Самостоятельно из ямы выбраться было невозможно. Звать было некого. Ждать было нечего.
И тревога, много лет глодавшая Правителя Свиры, прошла. Отступил и рассеялся беспричинный страх. Оксигену Ашу стало легко и покойно.
Он лег на спину, вытянулся и сложил руки на груди. Над ним близко и недоступно светлел квадрат, похожий на экран неизвестной телесистемы.
Он ни о чем не жалел, никому не завидовал, ни в чем не раскаивался. Ему некого было проклинать и не с кем прощаться.
Великий Кормчий закрыл глаза.
Суд свершился.
— Ну, с ним, кажется, все ясно. Он кончил, как и начинал. Не лучше и не хуже. Кончил, когда пришел его срок…
Шанин подвинул ногой пластиковую плиту, прислоненную к стене. Правителю не суждено было установить ее на место — западня сработала раньше. Плита, простоявшая полтора века в ожидании, скользнула вниз и закрыла яму. Вошла она в квадрат точно, сровняв с землей и скрыв самокопную могилу хозяина Башни.
— Обидно, — сказал Бин. — Обидно за легенду. В легендах даже отъявленные негодяи выглядят значительнее и… красивее, что ли. Мои родители всю свою жизнь отдали борьбе с властью Правителя. Они предпочли смерть предательству. Таких, как они, много… Но они представляли своего врага иначе… Одно дело — жертвовать собой в бою с могучим чудовищем, другое — погибнуть по воле бесталанного ничтожества.
— Они боролись не с Правителем. Хотя, быть может, и не всегда сознавали это. Правитель был для них всего лишь символом, центром мишени. А сама мишень значительнее и больше Правителя. Она тысячелика и многоименна — Мос, Горон, Тирас, рыбник с улицы Благодати, наездники на чужих горбах, «топоры», «пернатые», — вся эта масса жадной протоплазмы, пожирающей саму себя и все, что попадается окрест. Эта слепая масса пострашнее всяких чудовищ.