Советская поэзия. Том первый
Шрифт:
Мы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.
Час мужества пробил на наших часах,
И мужество нас не покинет.
Не страшно под пулями мертвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!
М. Рыльский в своем «Слове о матери-родине» перекликается с великим украинским кобзарем Тарасом Шевченко:
Ужель судьба погибнуть ей,
Потопленной в крови багровой,
Когда зовет
На правый бой, на бой суровый,
Когда жива она в своей
Семье — великой, вольной, новой?
Чем дальше уходит время, тем больше стихи и поэмы, написанные в годы Великой Отечественной войны, приобретают вес документальности. Ведь в них запечатлены чувства и переживания современников великих событий в истории человечества, они воспринимаются сейчас как живое свидетельство участников и очевидцев. Личное переплеталось в поэзии тех лет с общечеловеческим. В «Февральском дневнике» О. Берггольц, в партизанских стихах П. Воронько или в поэме «Похороны друга» П. Тычины, стихах и поэмах белорусских, литовских, латышских, эстонских, молдавских поэтов личные переживания, факты собственной жизни или жизни своих близких переосмысливаются в масштабе народной судьбы, судьбы всего человечества.
Почти во всех национальных литературах был возрожден и широко использован свойственный устно-поэтической традиции мотив заклинания, наказа, благословения. Отцы, матери, жены и девушки давали наказ воинам храбро защищать Родину, семейный очаг, не отступать перед лицом смерти, благословляли их на подвиг во имя свободы и счастья народа, во имя его будущего. Послания с фронта, от имени солдат, были обращены или к любимой (жене, подруге, девушке) и нередко тоже носили характер заклинания («Жди меня» К. Симонова), или к своим близким (отцу, матери), к Родине и уже звучали как клятвы, как обещание отомстить врагам за поругание родной земли, победить и вернуться домой.
Я тебе обещаю.
Родным пепелищам клянусь,
Что с дороги нигде не собьюсь,
Я вернусь. Я вернусь.
Именем жизни клянемся — гнать, истребляя жестоко,
И ненавидеть клянемся — именем нашей любви.
Красным знаменем непобедимым — клянусь!
Всем союзом народов любимым — клянусь!
Драгоценною радостью жизни — клянусь!
Пусть отрубит мне голову вражеский меч,
Но от родины сердце мое не отсечь!
…Солнце счастья народов в бою отстою!
Лишь победой мой праведный гнев утолю!
Это один из самых распространенных и сильных мотивов лирики военных лет. Если первые поэтические отклики на военные события носили главным образом лирико-публицистический характер, то уже с накоплением конкретного опыта широкое распространение получают «сюжетные» стихи, баллады, а потом и поэмы героического содержания, прославляющие подвиг советского солдата, стойкость и мужество в борьбе с врагом. Наряду с этим развивается лирика глубоко интимного содержания, которая
Поэма военных лет дала такие великолепные образцы, как «Сын» П. Антокольского, «Зоя» М. Алигер, «Киров с нами» Н. Тихонова, «Пулковский
меридиан» В. Инбер, «Россия» А. Прокофьева, «Знамя бригады» А. Кулешова, «Похороны друга» Г. Тычины. И даже среди этих выдающихся произведений 40-х годов монументальным памятником русскому советскому солдату высится любимец народа и солдатский любимец «Василий Теркин»
А. Твардовского, литературный герой, которого «находили» чуть ли не в каждой стрелковой роте.
Русский национальный характер получил в «Василии Теркине» редкое по выразительности художественное воплощение. Широкому типическому обобщению, демократизму героя «книги про бойца» соответствует и жанр произведения, и вся необычайно органичная система выразительности, где счастливо сплавлены в единое художественное целое традиции фольклора и современная поэтика.
Теркин — характер эпический, народный, представитель многомиллионной солдатской массы на фронте Великой Отечественной войны. С ним связан эпический сюжет произведения. Герой поэмы дорог и близок А. Твардовскому как воплощение народной силы, жизнестойкости, патриотизма. Эти черты сближают Теркина с автором настолько, что порою образ лирического героя как бы сливается с образом Василия Теркина.
«Василий Теркин» с появлением первых глав (1942) обрел огромную популярность на фронте и вызвал немалое количество литературных подобий во фронтовой печати. Фома Смыслов, Вася Гранаткин, Гриша Танкин, Уэмесбай, по имени которого названа поэма Мустая Карима, хотя и не стали фактами большой литературы, но сыграли определенную роль в воспитании мужества воинов на фронте. Лирико-эпический образ народной войны и солдата на войне в поэме А. Твардовского явился таким художественным открытием, которое оказало вдохновляющее влияние на всю советскую поэзию 40-х годов.
«Василий Теркин», как отмечают исследователи, знаменовал собой тот сдвиг в изображении национального характера, который произошел тогда в нашем искусстве. Действительно «русская» тема, которая в 20-е и 30-е годы звучала приглушенно, в творчестве лишь нескольких поэтов, тесно связанных с фольклорной традицией, в годы Отечественной войны как бы возродилась заново и на новой основе.
России, ее столице Москве, осажденному Ленинграду, русскому солдату посвящали лучшие свои стихи поэты всех братских народов нашей страны, и это было данью глубокой благодарности советским людям, вынесшим на своих плечах главную тяжесть военных испытаний.
«Ленинградцы, дети мои!» — летит через поля сражений, минные и проволочные заграждения голос старого казаха Джамбула, вселяя мужество в сердца защитников северной столицы.
О славная Москва!
О городов глава!..
Державу от врагов
Ты заслонила грудью,-
И вот уже в «Теркине» А. Твардовский с гордым достоинством отмечает:
И на русского солдата
Брат-француз, британец-брат,
Брат-поляк и все подряд
С дружбой будто виноватой,
Но сердечною глядят.