Советский человек
Шрифт:
– Да здоров он, как бык! – выкрикивает мамаша. – Посмотрите на этот румянец!
– Румянец во всё лицо! – подтверждают тётки. – У нас даже такого нет.
А я как на пляже. Да пусть думаю, хоть прогреет, зима впереди.
– Так еще бы! – усмехается Зина. – Он же ни гвоздя дома не прибьет, ни рейки…
– Да о чем вы говорите? – трясется одна из теток. – Мы пятый год без люстры живем, без плинтусов, без карниза! Я сама два гвоздя прибила кое-как и на веревку штору повесила….
– А у нас краны текут, – перебивает вторая тетка, – розетки
– Устали они! – возмущается мамаша. – Им бы лопаты всем дать, пусть бы покопали денек другой!
– Не стыдно вам? – вдруг говорит гражданин с усами. – Что ж вы так мужиков-то своих…
– А вы не слушайте! – заорали толстые тетки. – Идите, собирайте свои грибы! Дома-то, небось, краны текут, кафель отвалился, рамы рассохлись…
– Полы расселись! – добавляет Зина.
– Идите-идите! – замахала руками мамаша.
– Уходим, – говорит гражданин, который пульс у меня мерил.
Встали мы тихонько, да поскорее в лес убежали. А никто и не заметил. Все дядьку с усами костерили. Выбежали мы на полянку, сели спокойно, выпили, а потому что обидно нам стало…
Обидно, что женатые мы. Что вещи у нас исчезают. Что только для того и нужны мы, чтобы зарплату приносить да с молотком по квартире бегать.
Лучше не женитесь, мужики!
Выступление
Я в парикмахерскую вчера зашел. Шел-шел по улице, дай думаю, подстригусь. А хочется каких-то перемен в жизни. Любви. Сел я в кресло, глаза закрыл, и вот, я уже как будто и не в парикмахерской.
Я как будто на заводе в столовой сижу один, а на столе скатерть белая и Люся мне компот наливает. А я смотрю на неё и вдруг замечаю, что это не Люся вовсе, а Владимир Ильич Ленин.
– Вы, – говорит он, отпивая компот из поварешки, – должны доказать, что дело, начатое нами, – он достал изо рта косточку, – достойно продолжения. Вот вам листовки.
– Владимир Ильич, – говорю я, – мне очень жаль, но вы умерли.
– Очень даже может быть, – говорит Владимир Ильич, посмеиваясь. – Но что характерно, – он подмигнул мне правым глазом, – никто этого не заметил.
– Как же? – говорю я. – А тело?
– Тело? – говорит Владимир Ильич и задумчиво теребит бородку. – Наши тела, батенька, не что иное, как продукт массовой эволюции. И этот продукт должен встать и выйти на борьбу с политической безграмотностью, с классовой дискриминацией, с…
– Владимир Ильич, – перебиваю я, – ну а что там, после смерти-то?
– Пить очень хочется, – жалуется Владимир Ильич, и второй стакан наливает. – Возьму для Надежды Константиновны, иначе скандал будет.
– Не может быть! – удивляюсь я.
– С этими бабами, – говорит Владимир Ильич почему-то шепотом, – лучше не связываться. Особенно с польскими революционерками.
– Товарищ, – говорит чей-то женский голос, – с вас два рубля пятнадцать копеек.
Открыл я глаза, а предо мной парикмахерша стоит, квитанцией машет. Так на следующий день ко мне председатель профкома Михаил Афанасьевич подошел.
– Сергей, – говорит, – Иванович, – выступите перед народом. Скажите ему, как дальше жить, что делать.
А я ни разу не выступал. Да и откуда мне знать, как кому жить и что делать. У меня у самого может, вопросы имеются. Так я ночь не спал, речь придумывал. А когда перед собранием вышел, так совсем растерялся.
– У каждого из нас есть тело, – говорю. – И оно товарищи, не случайно.
– Да, – кивает головой Михаил Афанасьевич. – Не случайно.
– И оно очень даже кстати, – смелее продолжаю я.
– Верно замечено, товарищи, – говорит Михаил Афанасьевич и обводит собравшихся строгим взглядом.
– Благодаря здоровому телу, – говорю я, – мы сможем быстро и без лишних проволочек прийти к нашей прекрасной и единственной цели.
– Тело, товарищи, – добавляет Михаил Афанасьевич – это то, что есть у нас.
– Поэтому, – продолжаю я, – будем начинать свой день специальной зарядкой, слушая указания и музыку по радио, будем заниматься спортом в кружках и клубах.
– Да! – подхватывает Михаил Афанасьевич. – Будем товарищи!
– Будем участвовать в забеге на сто метров, – призываю я, – плавать кролем и на байдарках, нырять, прыгать с трамплина, кататься на лыжах и коньках…
– Подтягиваться на перекладине! – радуется Михаил Афанасьевич.
– Поднимать штангу, – кричит кто-то из зала.
– И самое главное, – говорю я, – будем помнить, товарищи, что наши тела принадлежат не нам, а нашей стране!
– Да! – вскакивает со своего места Михаил Афанасьевич. – Будем помнить, товарищи!
Тут все захлопали, как будто перед ними не я выступал, а спортивный комментатор.
– Спасибо, Сергей Иванович, – говорит Михаил Афанасьевич и руку мне жмет. – Спасибо!
Так на следующий день пришел я в столовую, а мужики смеются, мышцы друг другу показывают, а Люся компот наливает и смотрит на меня с большим интересом.
– Сергей, – говорит, – Иванович, может, вечером на каток сходим?
Вот тебе и, пожалуйста! Вот тебе и перемены!
Никто не будет знать!
Галя моя вдруг читать стала. Стала в библиотеках сидеть, в залах читальных. А потом мечтательно так глядеть научилась где-то, будто не на кухне она сидит, тесто раскатывает, а по замку гуляет с волшебной флейтой в руках.
И я для неё будто не муж вовсе, а некий странник, случайно оказавшийся поблизости. Я сначала значения-то не придавал, а потом к доктору её повел. Так у меня ночи бессонные! Галя как спать ложиться так всякий раз со мной знакомится.
– О! Какая неожиданная встреча! – радостно восклицает она. – Вы, наверное, меня не помните?
– Не помню, – говорю я и делаю вид, что сплю.
– Как же так? – удивляется она. – Вы забыли? Забыли меня?
– Галя, – говорю я, зевая во весь рот, – давай спать. На работу завтра.