Советский Союз. Последние годы жизни. Конец советской империи

Медведев Рой Александрович

В отличие от политэкономии капитализма, политэкономия социализма никогда не была научной дисциплиной, но с самого начала стала частью советской идеологии или научного коммунизма, марксизма-ленинизма, – название этой идеологии менялось, но существо менялось мало.

Представления В.И. Ленина о принципах и путях экономического строительства в только что возникшей Советской России были крайне примитивны и абстрактны. В экономике России в 1917 – 1918 гг. царили хаос и произвол. Коммунистические субботники и террор продотрядов, запрещение торговли и стремительное развитие черного рынка, пайки, карточная система, продразверстка, крушение финансовой системы и банков – вся эта картина разрухи не имела никакого отношения ни к социализму, ни к политической экономии социализма. Переход к НЭПу был тогда вынужденным отступлением к рыночным отношениям с целью сохранения власти, он не был продиктован никакими научными соображениями или экономическим анализом. Ленин сам плохо понимал, что происходит в стране и что надо делать, чтобы наладить положение дел в экономике. Почти все документы Ленина 1920 – 1921 гг. – это смесь реализма, прагматизма и догматизма, а не начатки какой-либо ясной концепции политической экономии социализма. Показательно в этом отношении одно из писем Ленина в специальную комиссию по отмене денежных налогов в ноябре 1920 г.: «Переход от денег к безденежному продуктообмену бесспорен. Чтобы этот переход был успешно завершен, надо, чтобы был осуществлен продуктообмен (не товарообмен). Пока мы не в силах осуществить товарообмен, т.е. давать крестьянству промпродукты – до тех пор крестьянство вынуждено оставаться при обломках товарного (а следовательно, денежного) обращения при суррогате его. Отменить суррогат (деньги), пока крестьянству не дали еще того, что устраняет необходимость в суррогате, экономически неправильно. Надо это обдумать очень серьезно» [50] .

Экономические отношения в Советской России и СССР в 1922 – 1923 гг. складывались по большей части стихийно. Ленин только начинал изучать возможности и роль кооперации в экономике, возможности и роль мелкого крестьянского хозяйства, частной собственности, денег и торговли. Для управления национализированными предприятиями создавались громоздкие тресты. Обсуждались и возможности привлечения в добывающие отрасли России иностранного капитала. Все наиболее крупные начинания последующих десятилетий, включая коллективизацию, индустриализацию, электрификацию, проводились не на основе каких-то научных концепций и обоснований, а на основе субъективных и произвольных решений партийных вождей. Наука должна была объяснять уже принятые и проводимые в жизнь решения. Мало чем смогли обогатить политическую экономию социализма и такие деятели партии, как Н. Бухарин, Л. Троцкий, Л. Серебряков, Г. Сокольников, А. Рыков, а также И. Сталин. Только в конце 1940-х гг. стали возникать первые схемы учебника по политической экономии социализма. Позднее такой учебник был создан. Появились кафедры и институты, факультеты и отделения в разных академиях, которые призваны были развивать политическую экономию социализма. Однако все это было суррогатом научного знания. Самые титулованные из академиков-экономистов в лучшем случае могли играть роль советников для членов Политбюро и для секретарей ЦК КПСС. Призывы к «перестройке» застали все крупные коллективы ученых-экономистов врасплох, и они так и не смогли разработать и предложить никакой новой экономической концепции демократического социализма.

50

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 52. С. 22—23.

Первым ответом советской экономической науки на призывы о перестройке были поиски всего того, что было сказано у Маркса и Энгельса о товарно-денежных отношениях и о рынке. Ученым надо было опереться на какие-то слова и положения отцов-основателей доктрины. Но Маркс и Энгельс писали о рыночных отношениях только применительно к капитализму и были уверены в том, что «в обществе, основанном на началах коллективизма, на общем владении средствами производства, производители не обменивают своих продуктов; столь же мало труд, затраченный на производство продуктов, проявляется здесь как стоимость этих продуктов» [51] . Среди значительной части теоретиков социал-демократии существовало убеждение, что вся политэкономическая наука – это наука о функционировании капиталистического товарного общества и поэтому в социалистическом обществе такая наука вообще не нужна. Не только Роза Люксембург и Николай Бухарин писали, что конец капиталистического товарного общества будет концом и политической экономии. В.И. Ленин возражал против этого, но не слишком уверенно. Конечно, ни денег, ни ценных бумаг, ни торговли, ни эксплуатации, ни наемного труда при коммунизме не будет. Но надо будет все-таки определять пропорции в производстве и воспроизводстве, а это сможет делать лишь экономическая наука [52] . В 1921 – 1922 гг. В.И. Ленин много писал о торговле, о хозяйственном расчете, о стабилизации денежного обращения. Однако речь шла в данном случае не о социалистическом обществе, а об обществе переходном, которое сохраняет внутри себя элементы капиталистического товарного общества.

51

Маркс К., Энгельс Ф.Сочинения. Т. 19. С. 18.

52

Ленинский сборник.Т. 11. С. 349.

Руководить народным хозяйством и экономикой страны без экономических наук и объединяющей их политэкономии оказалось делом невозможным. Выступая против «буржуазной» экономической науки, прибегая к жестоким репрессиям против многих самых значительных российских экономистов, советская политическая экономия все же появилась на свет, вместе с советской философией и научным социализмом. Объединявший все эти три направления марксизм-ленинизм был уже продуктом сталинского времени, и главным источником новых идей для него стали выступления и работы самого И. Сталина. В решениях ЦК ВКП(б) середины 30-х гг. предлагалось создать не только новый учебник по истории ВКП(б), но и учебник по политической экономии как капитализма, так и социализма. «Краткий курс истории ВКП(б)» появился, как известно, в 1938 г. Однако создать такой же «Краткий курс» по экономике социализма не удалось, и прежде всего из-за непонимания проблем рынка, товарных отношений и закона стоимости при социализме. Официальное признание товарно-денежных отношений и закона стоимости при социализме произошло лишь в 1951 – 1952 гг. во время организованной в ЦК КПСС экономической дискуссии, итоги которой были подведены самим Сталиным в его брошюре «Экономические проблемы социализма». Кто мог оспорить тогда положения Сталина об основных законах социалистической экономики? Какие-то новые дискуссии в советских экономических науках происходили, как известно, и во времена Н.С. Хрущева, и во времена Л.И. Брежнева. Однако они не слишком далеко продвинули весь комплекс этих наук. Результатом этого была полная беспомощность всех главных коллективов, которые претендовали в СССР на лидерство в экономической науке. Громче других звучали в 1986 – 1988 гг. не голоса наиболее маститых и ведущих ученых экономистов, а не обремененных званиями, да часто и ответственностью, молодых научных работников, писателей, публицистов, отдельных хозяйственников. Мы мало что знали о предложениях такого крупного ученого-экономиста, как академик Ю.В. Яременко, но мы много слышали о Ларисе Пияшевой, Гаврииле Попове, Николае Шмелеве, Александре Ципко, Григории Явлинском, Владимире Селюнине и других.

Не находя опоры в классических текстах, советская экономическая наука начала осторожно продвигаться в решении проблемы: как совместить приверженность к социализму с продвижением в нашу экономику и в нашу действительность рыночных отношений?

Проблема была не только в признании возможности товарно-денежных отношений и рынка при социализме. В Советском Союзе были деньги, были магазины и колхозные рынки, мы все что-то покупали и продавали. СССР вел торговлю с другими странами. Но это были товарные и денежные отношения «особого рода» – без частной собственности и без капиталистов. Однако эффективное развитие рыночных отношений было невозможно без допущения частной собственности – в том числе и на средства производства. Если можно было создавать кооперативы и заниматься индивидуальной трудовой деятельностью, то почему нельзя было создать, например, небольшое частное предприятие с 10 – 20 работниками или частный магазин? Почему никто не мог купить в собственность грузовик или трактор? Простой здравый смысл показывал, что все это может существенно улучшить жизнь населения страны и решить множество проблем, которые невозможно эффективно решать на основе только социалистических форм собственности. Почему нельзя было пойти хотя бы на ту степень конвергенции капиталистических и социалистических отношений и форм собственности, которую уже допустил в своей экономике коммунистический Китай? Разве нельзя было то общее соревнование между миром социализма и капитализма, которое разворачивалось на протяжении нескольких десятилетий на мировой арене, дополнить соревнованием капиталистической и социалистической форм собственности и внутри самих социалистических стран? Да, конечно, такое допущение частной собственности в экономике СССР противоречило догмам марксизма. Конституция СССР признавала возможность существования в стране только трех видов социалистической собственности: государственной, или общенародной, колхозно-кооперативной, а также собственность общественных организаций. Вне социалистической собственности могла существовать только личная собственность граждан, и ее характер и размеры весьма строго оговаривались. Так, например, в личной собственности граждан мог быть лишь один жилой дом. Предполагалось, что всякая частная собственность или слишком большая личная собственность будет наносить ущерб интересам общества. Но это положение ничем, кроме догмы, не было обосновано. Однако даже в научных дискуссиях перешагнуть эти устоявшиеся догмы почти никто не решался. Самым смелым казалось предложение тех экономистов, которые предлагали в Советском Союзе середины 1980-х гг. ввести некую модернизированную систему НЭПа начала 1920-х гг. Все-таки НЭП был освящен авторитетом самого В.И. Ленина!

Понятия частной собственности, как и понятия эксплуатации и капитализма, не были ясно определены в советской политэкономии. Не было четких определений этих понятий и у самого К. Маркса. Частная собственность сразу же определялась как несправедливая система экономических отношений, ведущих к эксплуатации, и ей, естественно, противопоставлялась справедливая система

общественной собственности, в рамках которой эта эксплуатация якобы исключалась. Но не в абстракциях, а в реальной действительности положение дел было очень часто совсем иным. На одинаковых по технологии и производительности металлургических заводах в СССР и в США рабочие могли получать совершенно разную заработную плату и иметь очень разный уровень жизни – гораздо более высокий в США и более низкий в СССР. При этом, однако, выходило так, что американские рабочие – это люди, которых жестоко эксплуатируют, а плохо обеспеченные советские рабочие – это свободные работники социалистического общества. Во многих случаях отчуждение рабочих от средств производства было в Советском Союзе таким же большим, как и в США или Германии, а если говорить о небольших и средних предприятиях, то и гораздо большим. Даже имущество парикмахерских принадлежало у нас в стране не конкретному парикмахеру, а тресту, который мог объединять и сотни парикмахерских, и десятки столовых или химчисток.

В дискуссиях, которые вспыхнули на страницах советских экономических и общеполитических журналов, начало оспариваться и общее негативное отношение советской экономической науки к понятию конкуренции, которая в западных странах считалась главным мотором научно-технического прогресса. В СССР такой конкуренции быть не могло, так как при монопольной собственности государства на все предприятия каждое из них получало свой строго определенный рынок сбыта и могло уже не слишком беспокоиться за свое будущее. Нововведения в такой системе также были чаще всего предметом инициатив сверху и были включены в планы научных разработок.

Пересмотреть принятые в классическом марксизме и в классическом ленинизме понятия рынка, конкуренции, частной собственности, отчуждения, эксплуатации, товарно-денежных отношений – и сделать все это в рамках самого марксизма и ленинизма – оказалось просто невозможным. Создать какую-то новую концепцию социализма, опирающуюся не на абстрактные построения XIX века, а на реальную действительность XX века, – на решение такой задачи никто не отважился, никто к этому не был готов, да и не было способных к решению подобной задачи людей ни в Политбюро ЦК КПСС, ни среди академиков-экономистов АН СССР. В этих условиях все громче и громче стали звучать голоса о возвращении к рынку и частной собственности в их традиционном смысле. К. Маркс, мол, ошибался, его концепции оказались в свете опыта XX века неверными, и советские экономисты должны перейти от Маркса к Милтону Фридману. Именно этот американский экономист, считавшийся создателем концепций монетаризма в политэкономии, Нобелевский лауреат 1976 г., стал в конце 1980-х гг. наиболее авторитетным экономистом для большой и активной группы молодых советских экономистов. Именно эти экономисты выступили на первый план в 1991 г., когда начал разрушаться уже и весь Советский Союз, а также КПСС. В 1987 – 1988 гг. они выступали еще только на разного рода семинарах или как публицисты в литературных и популярных журналах. В рамках официальной иерархии во главе экономической науки продолжали оставаться академики и члены-корреспонденты из Академии наук, которые возглавляли несколько институтов по отраслям экономики. Здесь не было тупых догматиков, не было и ярых радикалов или приверженцев монетаризма. Еще в начале 1987 г. здесь попытались создать некую эклектичную новую модель и прогноз развития советской экономики на каких-то новых началах. Подготовленный документ имел название: «Целостная концепция перестройки хозяйственного механизма в условиях перевода экономики на интенсивный путь развития». На реальную практику экономического управления эти концепции повлияли мало, и дело кончилось тем, что академик Леонид Абалкин был назначен вице-премьером Советского правительства и первым заместителем Николая Рыжкова. Однако остановить развитие кризиса советской экономики и общего кризиса советской модели социализма эти административные перестановки и эти половинчатые и не вполне убедительные концепции уже не могли. В 1989 г. этот кризис только углубился и обострился, а в 1990 г. вступил в фазу распада – как экономики, так и политической системы социализма. Этот распад завершился уже к концу 1991 г. Теоретически этот распад и крах не были неизбежны, однако для глубокого и смелого маневра у руководства КПСС уже не было ни сил, ни времени, ни политической воли, ни понимания обстановки. Об этом можно судить, обращаясь не только к экономическим, но и к политическим реальностям 1987 – 1988 гг.

Глава третья

УГЛУБЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО КРИЗИСА В СССР И КПСС

Серьезное ухудшение экономической ситуации в СССР, рост недовольства в широких массах населения, неудачи в обосновании и разработке экономических реформ – все это вынуждало руководство КПСС и самого М.С. Горбачева искать выход из тупиков первых лет перестройки в углублении политических реформ и в расширении идеологического плюрализма. На первый план уже в первые месяцы 1987 г. стали выдвигаться лозунги гласности, демократии и нового мышления. Такой поворот в политике руководства КПСС был с воодушевлением встречен всеми почти кругами и группами советской интеллигенции: учеными и писателями, работниками печати и телевидения, художниками и режиссерами, артистами и музыкантами. Иные настроения, однако, вызывал новый поворот в недрах партийного аппарата и в органах власти, отвечавших за идеологию и государственную безопасность. В такой стране, как Советский Союз, именно идеологическая монополия и монополия на информацию являлись главным источником и основой монопольной власти КПСС. Михаил Горбачев не слишком хорошо понимал взаимоотношение между идеологией, информацией и властью в СССР, и он не справился с задачами по реформированию самой идеологии КПСС. В конечном счете идеологические процессы, как и процессы демократизации, вышли из-под контроля ЦК КПСС, и это привело к углублению политического кризиса в СССР и КПСС. Следует рассмотреть подробнее некоторые из деталей и проявлений этого кризиса.

Об освобождении политических заключенных

По данным как западных, так и нелегальных советских правозащитных организаций, в СССР к концу 1986 г. в тюрьмах и трудовых лагерях находилось около тысячи «узников совести», т.е. политических заключенных, и судьба многих из них вызывала тревогу. Эта тревога усилилась после того, как мы узнали о смерти известного правозащитника Анатолия Марченко. Рабочий из Сибири, он оказался в мордовских лагерях еще в конце 1959 г. после неудачного побега за границу. Освободившись из лагеря, он написал книгу «Мои показания», обстоятельно описав в ней порядки в советских тюрьмах и лагерях 60-х гг. Теперь он снова был в заключении – в Чистопольской тюрьме и в условиях строгой изоляции; даже свидания с женой, Ларисой Богораз, были ему запрещены. А. Марченко, тяжело больной и избитый надзирателями, объявил бессрочную голодовку, требуя свидания с женой и наказания виновных в его избиении. Но никто не собирался выполнять эти требования, и состояние узника быстро ухудшалось. 8 декабря 1986 г. А. Марченко умер в тюремной больнице в возрасте 48 лет. Его смерть вызвала протесты во всем мире, и это ускорило пересмотр дел и судьбы других политических заключенных. Первым было решено освободить академика А.Д. Сахарова. 14 декабря 1986 г. в квартире ссыльного академика в г. Горьком был установлен телефон, а 16 декабря раздался первый звонок. Михаил Горбачев лично сообщил опальному академику о прекращении его ссылки и о помиловании его жены Е.Г. Боннэр. «Возвращайтесь к патриотическим делам», – сказал генсек. На следующий день в Горький приехал президент АН СССР Г.И. Марчук, также физик, чтобы обсудить с Сахаровым детали его работы в Москве. Общественность узнала обо всем этом 19 декабря – на пресс-конференции, которую проводил заместитель министра иностранных дел СССР В.Ф. Петровский и которая была связана с проблемами ядерного оружия. 23 декабря 1986 г. большая группа ученых, небольшая группа правозащитников и друзей, некоторые официальные лица и более 200 иностранных корреспондентов встречали Сахарова на Ярославском вокзале в Москве. В своем кратком выступлении А.Д. Сахаров сказал, что он не изменил своих взглядов, что он возобновит не только работу в Академии наук, но и правозащитную деятельность, а также будет бороться против необъявленной войны в Афганистане.

Уже через несколько дней после освобождения Сахарова был освобожден из лагеря Мустафа Джемилев, известный борец за права крымско-татарского народа. В последующие недели освобождения политзаключенных шли одно за другим. Были освобождены врач-психиатр А. Корягин, священник Глеб Якунин, журналист Лев Тимофеев. Были освобождены лидеры небольшого свободного профсоюзного объединения Л. Волохонский и В. Сквирский, врач и поэт В. Некипелов, белорусский публицист М. Кукобака, а также многие латышские, эстонские и украинские диссиденты, обвиненные в национализме. Торжественно встречали в Москве активиста еврейского движения И. Бегуна, а также издателей независимых информационных бюллетеней С. Григорянца и Ю. Шихановича. В Сочи вернулся ветеран войны А. Чурганов, многие годы боровшийся против коррупции местных властей и критиковавший Л.И. Брежнева как «плохого ленинца». В Куйбышев вернулся основатель независимой марксистской группы Г. Исаев. К концу весны 1987 г. этот список насчитывал уже более 200 имен. Однако это освобождение правозащитников не было еще полным и безусловным. Оно не сопровождалось реабилитацией. Напротив, от каждого из недавних политических заключенных требовали написать просьбу о помиловании и обещание не возобновлять прежней «антисоветской деятельности». Многие от этого решительно отказались, и их освобождение было задержано. По данным самих правозащитников, даже в мае 1987 г. в тюрьмах и лагерях содержалось еще около 300 – 400 человек, осужденных по статьям 70 и 190 УК, т.е. по политическим мотивам. Почти все они были освобождены только в конце 1987 г. в связи с амнистией, объявленной по случаю 70-летия Октябрьской революции.