Совокупность лжи
Шрифт:
Они отправились в многоквартирный дом в восточном пригороде Берлина. Бледное октябрьское солнце придавало облакам металлический отблеск, квартал был окрашен в цвета грязно-коричневой штукатурки, масляных луж на выбоинах в асфальте и старых ржавых «трабантов», припаркованных у бордюра. Вдалеке посреди улицы несколько мальчишек турецкой внешности пинали футбольный мяч, доносился шум машин с Якобштрассе, находившейся в квартале отсюда. Кроме этого ничто не нарушало тишину. Впереди виднелся квартал мрачных многоквартирных домов, построенных десятилетия назад для рабочих близлежащего завода. Теперь они стали городскими руинами, пристанищем иммигрантов, незаконных поселенцев и немногих стареющих немцев, слишком
Феррис был ростом под метр восемьдесят, с блестящими черными волосами и мягкими чертами лица. Он часто улыбался, а искорка в его глазах создавала впечатление интереса даже тогда, когда этого и близко не было. Единственным изъяном в его внешности была хромота, результат ранения, случившегося полгода назад, когда в его машину, ехавшую к северу от Балада в Ираке, выстрелили из РПГ. Феррису повезло. Ногу изрешетило осколками, но он выжил в отличие от агента-иракца, который вел машину. Все говорят, что настоящие разведчики — неприметные люди, которых трудно выделить из толпы в людном месте. С этой точки зрения Феррис выбрал себе неправильную профессию. Он был жаден до нового и нетерпелив, всегда ища того, чего у него еще не было. И это тоже делало его заметным.
Он шел позади Хани и Марвана, его помощника. Аккуратно перешагивая через всевозможный хлам, рассыпанный вокруг переполненного мусорного бака, они направились к черному ходу. Стена была испещрена причудливо выписанными буквами граффити на смеси немецкого и турецкого языков. Слово рядом с дверью, похоже, означало «Аллах». А может, «АББА». Хани приложил палец к губам и показал на окна на третьем этаже. Сквозь коричневые занавески пробивался свет. Их цель дома, ничего странного. Люди Хани следили за квартирой несколько месяцев, и они не были склонны ошибаться.
Хани Салам был худощавым, элегантно одетым иорданцем с блестящими черными волосами, слишком черными для человека, которому уже под шестьдесят, но седина в усах выдавала его возраст. Он возглавлял Управление общей разведки — так называли иорданское разведывательное ведомство. Властный, учтиво говорящий мужчина; люди обычно почтительно обращались к нему, называя его Хани-паша. Феррис поначалу считал его опасным, но после пары недель общения стал воспринимать как эстрадного певца Дина Мартина, только в арабском обличье. Хани Салам был крут, от сверкающих ботинок и до дымчатых темных очков. Как и большинство преуспевающих людей на Востоке, он вел себя сдержанно и даже несколько застенчиво. Его изящные манеры напоминали британские, знакомые Феррису по семестру, давным-давно проведенному на стажировке в Сандхерсте. Но фундаментом характера этого человека был дух вождя племени бедуинов, великодушного, но скрытного. Такие люди никогда не расскажут вам всего, что они знают.
Однажды, когда Хани впервые показывал Феррису штаб-квартиру УОР в Аммане, он пошутил насчет того, что иорданцы так боятся его, что называют его ведомство «подноготной фабрикой».
— Сам понимаешь, эти люди очень глупы, — сказал он тогда, отмахиваясь.
Конечно же, он не позволял своим людям выдирать у заключенных ногти. Это не срабатывает. Ведь такие пленники скажут все, что угодно, чтобы только прекратить боль. Хани не обращал внимания на то, что его считают кровожадным, ему куда больше не понравилось бы, если бы о нем подумали, что он плохо работает. Во время того первого визита Хани рассказал Феррису, как они обращаются с пленниками из «Аль-Каеды». Они держат этих молодых мужчин пару дней без сна в «синем отеле», как называют иорданцы комнату для допросов, а затем показывают им фотографию кого-нибудь из родителей, братьев или сестер. Часто уже этого бывает достаточно. Мысли о семье могут сделать с человеком то, чего не сделает тысяча ударов надзирателя, уверял Хани. Они ослабляют волю к смерти и пробуждают волю к жизни.
Люди из Лэнгли всегда называли Хани профессионалом. Было, конечно, в этом что-то от снисхождения, как у белых людей, называющих внятно говорящего негра человеком с грамотной речью. Но похвалы в адрес Хани маскировали тот факт, что Управлению приходилось полагаться на этого человека больше, чем следовало. В качестве нынешнего главы иорданского отделения Феррис должен был установить постоянные взаимоотношения с главой союзнической службы. И когда пару дней назад Дин Мартин собственной персоной в личной беседе предложил ему участвовать в операции в Германии, это стало большим шагом вперед. Бумагомаратели ближневосточного отдела считали, что ему следует оставаться на рабочем месте и отвечать на все телеграммы относительно взрыва в Милане, но вмешался Эд Хофман, начальник отделения.
— Они идиоты, — сказал он про подчиненных, пытавшихся воспрепятствовать поездке Ферриса. И попросил Ферриса позвонить по окончании операции.
Иорданец аккуратно открыл дверь черного хода и махнул рукой Феррису и Марвану, чтобы они проходили внутрь. В коридоре было темно, стены пахли плесенью. Идя на цыпочках в своих кроссовках «Джермин Стрит», Хани начал подниматься по бетонным ступенькам лестницы. Единственным звуком был лишь свист в его прокуренных легких. Марван пошел следом. Он больше походил на уличного громилу, которому приказали привести себя в порядок, чтобы не шокировать Ферриса. Шрам на правой скуле у самого глаза, поджарое и жесткое тело, как у бродячего пса из пустыни. Феррис последовал за ним. Хромота была почти незаметна, но нога все равно болела.
У Марвана был с собой автоматический пистолет, его очертания угадывались под курткой. Когда они поднимались по лестнице, Марван осторожно вынул оружие из кобуры. Все трое держались рядом и шли практически в ногу. Хани замер, услышав звук открывающейся двери этажом выше, и повернулся к Марвану. Тот кивнул и прижал руку с пистолетом к бедру. Но это оказалась всего лишь старая женщина-немка, отправившаяся за покупками с сумкой-тележкой в руках. Она прошла мимо троих стоявших на лестнице мужчин, даже не посмотрев на них.
Хани снова двинулся вверх по лестнице. Все, что он сказал Феррису в Аммане, — это то, что они многие месяцы готовили операцию.
«Пошли, посмотришь, как я спущу курок», — сказал он тогда. Феррис не знал, собираются ли Хани и Марван в самом деле кого-нибудь застрелить. С технической точки зрения это было бы незаконно, но в штабе не будут беспокоиться, если он напишет свой доклад в правильном ключе. Они уже перестали быть привередливыми в такого рода делах. Америка ведет войну. А законы военного времени отличаются от обычных. По крайней мере, Хофман всегда высказывался именно так.
Когда они дошли до третьего этажа, иорданец жестом приказал им остановиться. Достав из кармана мобильный, он приложил его к уху и прошептал что-то по-арабски. Затем кивнул, и все трое тихо подошли к двери квартиры с номером «36». Хани знал, что в этот день Мустафа Карами будет дома. На самом деле он знал об этом человеке почти все — работа, привычки, одноклассники по школе в Зарке, семья, оставшаяся в Аммане. В какую мечеть в Берлине он ходит молиться, какими номерами мобильных пользуется, какая хавалапосылает ему средства из Дубай. Самое главное, он знал, когда именно Мустафа Карами побывал в Афганистане и вступил в «Аль-Каеду», кто из членов организации выступает его доверенным лицом и кто с ним на связи. Хани, так сказать, изучил его с головы до ног, и теперь настала пора экзамена по курсу.