Современная африканская новелла
Шрифт:
— Мальчишка, кажется, неглуп, а вот кормилица…
— Кормилица что надо, дорогая! Моего мужа в этих делах не проведешь!
Но дона Аута воскликнула:
— Как я отдам мою драгоценную девочку в лапы этой дикарки!
— Ничего, мы покажем ее доктору Балземану, вымоем, оденем, накормим, и вот увидишь: она станет совершенно другой. Главное, чтобы кормилица привязалась к малютке.
— Но я не хочу, чтобы женщина против воли кормила мою девочку.
— Не твою, так другую.
— Нет! Ведь это может повредить ребенку!
Хозяйка наклонилась через
— Видишь, какая девочка?
Но женщина отвернулась. Дона Александрина хотела обругать ее за это, но не смогла, так как не знала языка нгангела. Она родилась и выросла в семье мулатов в Луанде и там же вышла замуж за Фортунато. Поэтому ей пришлось позвать Камбуту:
— Объясни этой женщине, что она будет кормить малютку.
Камбута перевел. Накалула плюнула на землю и что-то сердито ответила.
— Что она говорит? — спросила дона Александрина.
— Говорит, что ее молоко — для ее сына…
— Ты слышишь, дорогая! — плаксиво воскликнула дона Аута, прижав к себе дочку.
Мурикэ, спавший за спиной у Накалулы, проснулся, и на его круглом личике лукаво блеснули глаза, будто черные бусины. Марикотас, та самая девочка, которая первая заметила с веранды пришедших, вертелась тут же.
— Какой хороший негритеночек! Можно взять его на руки?
— Сейчас же иди ко мне! — одернула ее дона Александрина.
Девочка сначала не послушала, но, увидев отца и дона Дуарте, вышедших на веранду, бросилась к ним. А дона Аута истерически зарыдала. Фортунато поздоровался с ней, потом поцеловал жену и дочь. Дуарте, узнав о причине слез, пожал плечами.
— Вы что, не знаете, как нужно обращаться с черномазыми? Хорошая трепка быстро заставит ее согласиться…
И они оба, Дуарте и Фортунато, пересекли широкую веранду и вошли в контору. Прежде чем заняться расчетами, Дуарте хотел сообщить Фортунато новость, которая не давала ему покоя.
— Я получил письмо… В Порто вспыхнул мятеж! [2]
Фортунато, развалившийся было в венской качалке, вскочил и спросил, вглядываясь в лицо Дуарте:
— Когда это случилось, Дуарте?
— Тридцать первого января, и наших разбили! Все пропало, один в тюрьме, остальным удалось бежать…
— А Жуан Шагас?
— Не знаю, брат не сообщает подробностей.
И он передал Фортунато письмо, пришедшее из Португалии. Тот стал с жадностью читать.
У них были общие «идеалы». Они вместе грабили страну. Дуарте скупал каучук, Фортунато совершал бесконечные набеги в леса и саванны в поисках живого товара. Но они не переставали считать себя республиканцами, борцами за свободу, поборниками добра и справедливости. Им казалось, что они все еще полны энтузиазма и благородных идей, как в юности, что они ничуть не изменились с тех пор, как судьба забросила их из Португалии на африканский берег. Они не сознавали даже, как очерствели за последние годы, как ограничены стали их требования свободы и справедливости только для белых!
2
Имеется
Прочитав, Фортунато спросил:
— А что пишут лиссабонские газеты?
— С этой почтой я не получил ни одной.
— А в Луанде?
— Ничего! Местные газеты полны болтовни некоего Урбано де Кастро. Он выступает против торговли африканцами… Ему, видите ли, понадобились какие-то законы…
— Этого еще не хватало, да тут жить станет невозможно, если мы будем нянчиться с этими черными!
— Они совсем перестанут работать!
— Если их не припугнуть, они взбунтуются!
— Я хочу послать в газету протест! Вот посмотри, что я набросал…
Дуарте был ловким дельцом. Чтобы залучить к себе как можно больше поставщиков каучука, он расставлял своих людей на степных дорогах, далеко за чертой города, за островерхими хижинами африканцев. Прежде чем конкуренты Дуарте успевали войти в сделку с местными торговцами, его верные слуги уже гнали людей, груженных каучуком, прямо на его дворы.
А дворов в доме Дуарте было пять. Два чистых, хозяйских, и три черных — зловонных, заваленных гниющими объедками и следами пребывания многих сотен людей. Сюда стекался каучук из самых отдаленных уголков Анголы.
Самыми расторопными слугами считались Ожаба и Котоньо. Они наблюдали за порядком на трех грязных дворах и ухаживали за банановыми деревьями. А за двумя хозяйскими дворами с кухнями, прачечными, купальнями, помещениями для слуг, курятниками, крольчатниками и прочими службами смотрел Канивете.
Здесь в расписных кадках цвела кроваво-красная сальвия, а по стене, отделяющей хозяйские дворы от других, пышно вились белые розы.
В эту ночь на город обрушился тропический ливень и размыл во многих местах глинобитные дома и ограды.
На заднем дворе рухнула часть стены. Хозяева проснулись на рассвете и с тревогой осматривали промоины.
— Когда это произошло? — грозно спросил Дуарте.
— Не знаем, хозяин, — отвечали Ожаба и Котоньо.
— Немедленно заделать пролом. Позови Камбуту, да поживей! — приказал он, обращаясь к Канивете.
Тот почему-то растерялся, замешкался, и Дуарте пришлось повторить приказ. Канивете не двинулся, просто стал кричать:
— Камбута! Эй, Камбута!
— О господи, да иди же сам, приведи эту скотину! Шаг лишний лень сделать! — крикнул разозленный Дуарте.
— И скажи кормилице, чтобы она тоже пришла! — прибавила дона Аута. Она считала, что Накалула должна сегодня же приступить к своим обязанностям.
Еще вчера дона Аута решила дать ей и Камуэнэ другие имена.
— Никак не выговоришь такое имя…
— Ну что ж, дона Аута, назови их обоих по-человечески… — посоветовал Фортунато.
— Мне всегда нравилось имя София, — мечтательно сказала хозяйка.
— Прекрасно, пусть она будет Софией, — согласился Дуарте, — а мальчишку назовем Мануэлом.