Современная американская новелла (сборник)
Шрифт:
И вот однажды она выходит наружу — новость, которой я страшился. В восемь утра манекен застиг меня в ванной — я подглядывал за ним, когда он брился, и восхищался: подумать только, он не забывает изредка порезаться, как случалось порезаться мне. И он изливает мне душу. Я поражен, никак не ждал от него такого волнения — изумлен и немного завидую. Мне и во сне не снилось, что манекен способен так сильно чувствовать, что я увижу манекен плачущим. Пытаюсь его успокоить. Сперва уговариваю, потом отчитываю. Все напрасно. Он уже не просто проливает слезы, он плачет навзрыд. Во мне поднимается отвращение к нему, вернее, к его страсти, механизм которой для меня непостижим. Притом я в ужасе — вдруг моя жена и дети услышат рыдания, ворвутся в ванную и обнаружат эту свихнувшуюся тварь, которая уже неспособна вести себя по-людски. (А вдруг они застанут в ванной нас обоих? Такое тоже может случиться.) Я открываю душ, поворачиваю оба крана умывальника, спускаю воду в унитазе, надо как-то заглушить горькие рыдания манекена. Столько шуму из-за любви! Из-за любви к мисс Люби! Он с ней почти и не разговаривал, кроме как по делу. И, уж конечно, не спал с ней, в этом-то я уверен. А между тем он безумно, отчаянно влюблен. Он желает расстаться с моей женой. Объясняю ему, что это невозможно. Во-первых, на него возложены долг и ответственность. Для моей жены и детей он муж и отец. Он им опора, своим себялюбием он погубит их жизнь. А во-вторых, что, собственно, он знает о мисс Люби? Она по крайней мере десятью годами моложе его, вовсе не давала повода думать, будто обращает на него внимание, и, скорее всего, уже обзавелась вполне симпатичным и подходящим по возрасту поклонником, за которого и собирается замуж.
Манекен ничего не желает слушать. Он безутешен. Он получит мисс Люби или — угрожающий взмах руки — или покончит с собой. Размозжит себе голову о стену либо выбросится из окна, и его тонко сработанный механизм разобьется вдребезги. Я по-настоящему пугаюсь. Уже вижу, как рушится моя гениальная выдумка, что подарила мне в последние месяцы столько досуга и покоя. Уже представляю себя снова на службе и в постели с женой, и задыхаюсь, стиснутый со всех сторон в метро в час пик, и торчу у телевизора, и раздаю шлепки дочерям. Если и прежде такая жизнь была мне невыносима, теперь, сами понимаете, она немыслима. Шутка ли, знали бы вы, как я провел эти последние месяцы, покуда манекен управлялся с моей жизнью. Я не ведал никаких забот, разве что изредка полюбопытствую, как там мой манекен. Я опустился на самое дно. Сплю где попало — в ночлежках, в метро (туда я забираюсь только совсем на ночь глядя), в темных закоулках, в подъездах. Я уже не даю себе труда брать у манекена свое жалованье — потерял охоту что-либо покупать. Почти перестал бриться. Одежда на мне рваная и грязная.
По-вашему, это ужасно? Нисколько, ничуть не бывало. Разумеется, поначалу, когда манекен избавил меня от моей собственной жизни, я строил великолепные планы — намеревался жить чужими жизнями. Хотел сделаться исследователем Арктики, знаменитым пианистом, великим пожирателем сердец, всемирно известным государственным мужем. Я пробовал стать Александром Македонским, потом Моцартом, потом Бисмарком, потом Гретой Гарбо, потом Элвисом Пресли — конечно, в воображении. Воображал, будто, перевоплощаясь в каждого из них лишь ненадолго, обрету только их удовольствия, но не их страдания — ведь я могу ускользнуть, в любую минуту обратиться в кого-нибудь другого, стоит только захотеть. Но опыт провалился — от равнодушия ли, от изнеможения, считайте как угодно. Оказалось, я устал быть личностью. Не просто тем, кем был прежде, но вообще личностью. Мне нравится наблюдать людей, но не нравится с ними говорить, общаться, потакать им или обижать их. Даже с манекеном неохота разговаривать. Я устал. Я хотел бы стать горой, деревом, камнем. А раз уж вынужден и впредь оставаться человеком, единственно терпимой будет жизнь отщепенца. А значит, сами понимаете, не может быть и речи о том, чтобы дать моему манекену уничтожить себя и волей-неволей опять занять его место и вернуться к моей прежней жизни.
Я продолжал его всячески уговаривать. Заставил вытереть слезы и выйти к семейному завтраку, пообещав, что мы продолжим разговор в конторе, после того как он продиктует мисс Люби утреннюю порцию писем. Он согласился попробовать и вышел к столу с запозданием, глаза у него были красные.
— Простудился, милый? — спрашивает моя жена.
Манекен краснеет, бормочет что-то невнятное. Молюсь про себя, чтобы он поторопился. Боюсь, как бы его опять не прорвало. С тревогой замечаю: он едва прикоснулся к еде и чашку кофе оставляет почти нетронутой.
Манекен уныло выходит из дому, оставив мою жену в растерянности, полную дурных предчувствий. Чем бы направиться к метро, он окликает такси. В конторе я подслушиваю, как он диктует письма и поминутно вздыхает. Мисс Люби тоже это заметила.
— Что с вами сегодня? — весело спрашивает она.
Долгое молчание. Гляжу в щелку стенного шкафа — и что же я вижу! Манекен и мисс Люби слились в пылком объятии. Он ласкает ее грудь, веки ее сомкнуты, они впились губами друг в друга. Манекен встречает мой взгляд в упор из-за дверцы стенного шкафа. Неистово машу рукой, пытаюсь дать понять, что нам надо поговорить, что я на его стороне и помогу ему.
— Сегодня? — шепчет манекен, медленно выпуская замершую в упоении мисс Люби.
— Обожаю тебя, — шепчет она ему.
— И я обожаю тебя, — говорит манекен уже не шепотом. — Мы должны встретиться.
— Сегодня, — шепчет она в ответ. — У меня. Вот адрес.
Еще поцелуй, и мисс Люби удаляется. Вылезаю из шкафа, запираю дверь закутка.
— Так вот, — говорит манекен. — Мисс Люби или смерть.
— Ладно, — уныло отзываюсь я. — Не стану больше тебя отговаривать. Она как будто славная девушка. И очень привлекательная. Как знать, если бы она работала здесь подольше, пока я еще не… — Манекен хмурится, и я обрываю себя на полуслове. — Но ты должен дать мне какое-то время, — говорю я.
— А что ты собираешься делать? — возражает манекен. — По-моему, ты ничего сделать не можешь. Если ты воображаешь, что теперь, когда я нашел любовь и мисс Люби, я вернусь домой, к твоей жене и детям…
Я умоляю его об отсрочке.
Что я задумал? Очень просто. Манекен очутился в таком положении, в каком сначала был я сам. Теперешняя его жизнь ему невыносима. Но он жаждет полной, подлинной личной жизни, как никогда не жаждал я, и не желает исчезнуть. Он просто хочет сменить мою, признаться, весьма потрепанную жену и двух крикливых дочерей на очаровательную, не обремененную детьми мисс Люби. Что ж, отчего бы моим способом — раздвоением — не выручить и его? Все лучше, чем самоубийство. Мне только нужно время, чтобы сделать второй манекен, который останется при моей жене и детях и на моей службе, когда этот манекен, придется теперь называть его Манекеном Первым, сбежит с мисс Люби.
Позднее в то же утро я беру у него в долг денег, отправляюсь в турецкую баню, навожу на себя чистоту, бреюсь и стригусь у парикмахера и покупаю себе костюм такой же, как на моем манекене. Он предлагает встретиться и позавтракать в ресторанчике в Гринич-Вилледж — там он, безусловно, не столкнется ни с кем из знакомых. Не очень понимаю, чего он, собственно, боится? Увидят, что он завтракает в одиночестве и разговаривает сам с собой? Увидят его в моем обществе? Но сейчас я выгляжу вполне прилично. А если нас увидят вдвоем, что тут противоестественного: братья-близнецы, неотличимо похожие друг на друга, одинаково одетые, завтракают вдвоем и поглощены серьезным разговором. Мы оба заказываем спагетти al burro [46] и печеных моллюсков. После трех коктейлей он начинает меня понимать. Из уважения к чувствам моей жены — отнюдь не к моим, опять и опять довольно резко подчеркивает он, — он подождет. Но всего несколько месяцев, не дольше. Я прошу учесть, что вовсе не требую, чтобы он за это время не спал с мисс Люби, пускай только соблюдает осторожность и не выставляет свою измену напоказ.
46
В масле (итал.).
Второй манекен сделать труднее, чем первый. Улетучиваются все мои сбережения. За какой-нибудь год изрядно подскочили цены на гуманоидные пластмассы и прочие материалы, дороже запрашивают инженер-электронщик и художник. Поясню еще, что жалованья первому манекену не прибавили, хотя начальник все выше оценивает его работу. И манекен недоволен, что я настаиваю, чтобы вместо меня он сам позировал художнику, пока тот лепит и рисует лицо. Но я объясняю, что, если для второго манекена брать за образец меня, может получиться вялая, расплывчатая копия. Несомненно, хоть сам я этого и не улавливаю, между внешностью моей и первого манекена появились какие-то несоответствия. И я хочу, чтобы в том, в чем заметно малейшее различие, второй манекен походил не на меня, а на него. Предпочитаю рисковать, что и второй экземпляр подхватит какую-нибудь неожиданную человеческую страстишку вроде той, из-за которой для меня стал бесполезен номер первый.
Наконец второй манекен готов. Первый по моему настоянию (и очень неохотно, потому что все свое свободное время он желает проводить с мисс Люби) обучает его и натаскивает, на это уходит несколько недель. И вот наступил долгожданный день. В субботу под вечер, когда все смотрят бейсбол, второй манекен подменяет первого. Было условлено, что первый выйдет купить моей жене и детям горячих сосисок и кока-колу. Из дому выходит первый, а с едой и питьем возвращается второй. А первый вскакивает в такси и мчится прочь, туда, где ждут его объятия мисс Люби.