Современная американская новелла (сборник)

Кинг Стивен

 — Зачем ты завела об этом?

 — О чем?

 — Сама понимаешь — о чем.

Джин знала Боба давно, но никогда о нем не задумывалась, не обращала на него особого внимания. Жил он в нескольких милях дальше по дороге, почти в таком же доме, как и она. Большинство домов в округе были как у них, только поуютнее: и краска свежая, и гаражи отстроены заново, и клумбы разбиты. Хотя на кой черт эти клумбы? Она вот тоже давно собирается навести порядок во дворе, да руки не доходят. А надо бы убрать хлам, оттащить старые, проржавевшие сани Энди на задний двор, посадить хоть несколько цветков вдоль дорожки… Никак руки не доходят, да и отец ведь только весной

умер.

 — Нечего ему у нас делать, — прошептала Джин.

 — Чего-чего?

 — Это я не тебе.

 — Так и свихнуться недолго.

 — Заткнись.

 — Может, пешком пойдешь, если уж ты так…

 — Отстань от меня.

 — Слушай, а он мужик ничего, этот Уоллес.

Игривый, двусмысленный кивок взбесил Джин. Она замахнулась, чтобы влепить пощечину, но, смутившись, не ударила, а прижала холодную ладонь к его лицу и ногтями мягко нажала на щеку.

 — Ты же говорил, что ничего о нем не знаешь. А ну выкладывай, — с деланным нетерпением сказала Джин.

 — Родом он из Репидса, есть ферма, без долгов. Что еще? Да откуда мне знать?

 — Твоя сестрица знает все сплетни на свете. Это-то тебе кто рассказал?

 — Сестра.

— А что там было у его матери?

 — Рак, солнышко.

Она не сводила с него глаз и заметила, что ему стало не по себе от слова «рак». Он даже попытался смягчить его, назвав Джин «солнышком», и ее вдруг захлестнула волна нежности. Может, Боб, если подумать, похож на нее. Может, она просто ни разу к нему не пригляделась как следует — был всегда рядом, примелькался, один из больших парней, которых она всегда побаивалась… Она всматривалась в него, ждала, что сейчас перед ней откроется иной, новый человек, но видела все то же страшновато-привлекательное лицо и напускную сонливость в глазах — строит из себя невесть что.

 — Может, у него тоже рак будет, — сказала она.

 — Да ну тебя!

 — Тимми на работе, Энди остался в школе играть — мать ему велит играть там, чтобы им можно было побыть вдвоем… как будто я ни о чем не догадываюсь. А мне все известно… Наверняка сидят сейчас в кухне. А если войдешь, посмотрят как на чужую, будто и не знают тебя вовсе, особенно она. А он всегда, как прокашляется, потом проглатывает — тихонько, чтобы никто не заметил…

 — Да ну, нормальный мужик. Что ж тут плохого?

 — Это из-за нее он мне поперек горла, — сказала Джин и зачем-то хлопнула себя по бедру. На нее часто накатывали приливы возбуждения, какая-то энергия, которой не было выхода, словно внутри вспыхивала молния. Она запела слова дурацкого шлягера: — «Если б тебя я не любила, что бы делала я, милый? Век сидела бы, рыдая о тебе…» Ты когда приемник починишь?

 — Завтра.

 — А машина, между прочим, у тебя дерьмовая.

Он пожал плечами.

 — Мне нравится.

 — А мне нет.

 — Может, пешком пойдешь?

 — Не пойду.

 — Да что с тобой?

 — Сам ведь знаешь, что машина у тебя дерьмовая.

 — Лучше дерьмовая, чем никакая.

 — Хозяин твой, видно, не ахти как платит.

 — Слушай, тебе надо замуж или…

 — Или что?

 — Просто необходимо. На пользу пойдет. Бетти, сестре моей, помогло. — Он ухмыльнулся каким-то своим мыслям. Джин от этой ухмылки передернуло. — Будешь с мужем воевать, а не со мной.

Она смотрела в окно. Вдоль дороги на сером фоне вовсю желтели деревья. К осени их листва засохла и омертвела, а на дубах, стоящих чуть поодаль, стала бурой. Джин без интереса скользила по ним взглядом — так, ничего не значащий, случайный пейзаж,

а в голове ее тем временем теснились какие-то смутные мысли, догадки. Всегда, не только после смерти отца, а еще с самого раннего детства, она остро и отчетливо ощущала, как ее беспокойство прорывается наружу чуть заметным подергиванием век. Интересно, а сейчас они дергаются? Это ненавистное ощущение ужасало и одновременно завораживало ее, будто какая-то часть тела вдруг обрела самостоятельность, стала независимой. Она подвинулась к середине и повернула зеркало заднего обзора так, чтобы видеть себя.

 — Давай-давай, не стесняйся, — съязвил Боб.

Джин вглядывалась в свое отражение. Светлые, коротко остриженные волосы прямыми прядями падают на уши, к зиме они обычно темнеют, а вот кожа темная всегда, у блондинок редко бывает такая кожа — смуглая, будто загорелая, а если освещение неподходящее, даже оливковая, чего Джин терпеть не могла. Огромные, иногда почти в пол-лица, круги под глазами придают ей усталый и раздраженный вид. Джин тронула щеки. Все в порядке, удовлетворенно подумала она. Правда, красавицей не назовешь, но оно и к лучшему, иначе пришлось бы следить за собой — тщательнее умываться на ночь, почаще мыть голову. Лицо грубоватое, холодное, но черты правильные, не дурнушка, и ладно. Чего же еще? И, глядя, как на отражении шевелятся губы, она беззвучно выговорила: «Тварь».

 — Поправь зеркало — и поехали, — сказала она вслух.

 — Что?

 — Поехали отсюда, Христа ради! Наша развалина действует мне на нервы. Не хочу туда идти. Трогай!

 — Куда ехать?

 — В лес, в поле. Хоть в канаву!

Боб угрюмо посмотрел на нее, и сонливости в его глазах прибавилось. Он прятал от Джин свои чувства, потому что не доверял ей, да она ничего и не замечала.

 — Ты такой же, как я. Деревенщина, — сказала она. — Тупая захолустная деревенщина. И зубы у тебя не лучше, чем у него… а с годами станут даже хуже.

 — Так ты не вылезешь?

 — Я же сказала — нет.

 — Серьезно?

 — Не зли меня. — И Джин беспомощно уткнула лицо в ладони. — Ну пожалуйста, не зли… ненавижу… жар начинается, как перед смертью, и сердце колотится. Боб, ну пожалуйста. Если бы я могла жить спокойно. Если б кто-то меня успокоил…

 — Значит, поедем?

 — Да.

Он завел машину и тронул.

Джин потерла глаза, чтобы снять напряжение с усталого, осунувшегося лица. Когда Тимми вбежал с вестью об отце, она не заплакала, как не плакала и позже, зато мать слонялась по дому с опухшими красными глазами, растрепанная, подурневшая… Боб свернул на проселок. Джин безучастно разглядывала знакомый с детства пейзаж — однообразные, иссохшие к осени поля, уродливые изгороди, колючую проволоку, свисающую с кольев. Она бы изменила жизнь, уехала, но куда? Куда деться от старого дома с пустым двором, хотя и дом, считай, уже потерян: мать выйдет замуж, и его продадут или заколотят. После свадьбы с ними не останешься… Боб заглушил мотор, они вышли и, утопая в опавшей листве, побрели к лесу.

 — Помнишь, что я тебе говорил, а? Может, тебе все-таки стоит выйти замуж?

 — А ты меня возьмешь? — спросила Джин, прижимаясь к нему. Она вдруг расплылась в неудержимой, бесстыдной улыбке, как в детстве, когда мальчишки говорили гадости и она знала, что улыбаться нельзя, но ничего не могла с собой поделать. — И потом, что скажет твоя драгоценная подружка, та, толстозадая?

 — Вовсе не толстозадая.

 — А как же это теперь называется?

 — Да черт с ней, — рассердился Боб. — Перестань!