Современная чехословацкая повесть. 70-е годы
Шрифт:
Конец февраля принес ясные, солнечные дни. В воздухе чувствуется что-то весеннее. Деревня точно посветлела, дороги куда-то зовут, и люди ходят веселей, проворней. Перемена видна во всем: в деревьях, даже в курах, только по Михалу Земко не заметно, чтобы ясный, погожий день прибавил ему сил и энергии.
Вышел из дому — на голове баранья шапка, вокруг шеи толстый шарф, лицо небритое. Ничего не видя, медленно бредет с пустой хозяйственной сумкой.
Покупает все, что требуется. Когда был здоров, редко помогал жене по дому, а теперь почти полностью
Но разговоров с людьми избегает. Обронит фразу-другую, самое необходимое — и довольно. Вступать с кем-нибудь в беседу — значит говорить о себе и о своем здоровье. А этого он не хочет. Любой встречный и сам поймет, что он еще болен и плохо выглядит.
Два дня назад встретил Ондрея (тракториста, которого когда-то отчитал, а потом сам ходил расстроенный).
— Вы дома? — удивился тот.
Михал Земко уловил в его голосе скрытую иронию, а то и прямую насмешку.
— А где же мне быть?
— Ну… я думал, вы снова в больнице. Позавчера было партсобрание, а вас не видать.
Звучит почти как упрек: смотрите-ка, собрание, я на нем был, а вы, товарищ Земко, заместитель председателя, других распекаете и поучаете, а сами не явились. Как это прикажете понимать?
— Если хочешь знать, я был у врача. Нетрудоспособный я, больной. У меня и справка имеется.
— Да я что… — выкручивается Ондрей. — Мне вас просто недоставало. Без вас все как-то не так, — заискивает он.
— Знаешь… — Михал Земко пристально глянул на худого смуглолицего парня. — Позаботься лучше, чтобы самому не пропустить собрания и чтобы от тебя на нем был прок. Вдруг Чупкай позовет что-нибудь исправить в хозяйстве, и тебе это опять покажется важнее, чем вся партийная организация!
Оставил Ондрея на краю дороги и пошел дальше.
Ишь, сопляк, еще будет нос задирать — он, видите ли, один раз посидел на собрании, когда меня не было! Пусть знает, что я не забыл, как прошлой осенью во время партсобрания он монтировал Чупкаю водопровод. Потом отговаривался — мол, работал, забыл… Для него важнее последний единоличник в деревне, который и теперь, когда столько лет прошло, готов утопить кооператив в ложке воды! Такой, что не поумнеет, пока не помрет!
Тогда он выложил Ондрею все начистоту. Ты в своем уме, дружище? Коммунист ты или пес при двух хозяевах?
Михал Земко идет по дороге с полной сумкой и не собирается ни с кем вступать в разговоры. Поднимает голову, только когда рядом останавливается мотоцикл. Это уже кое-что посерьезней, от этого не отвертишься.
На мотоцикле председатель кооператива — в серой шляпе и коричневой штормовке. Родом он из другого района, тут третий год. Если не считать мелких стычек из-за каких-нибудь хозяйственных неполадок или капризов погоды, Михал Земко с ним с самого начала в хороших отношениях.
— Как здоровье, Михал? Совершаешь моцион?
— Сам видишь. — Агроном приподнимает полную сумку. — Работаю у жены прислугой, чтобы время скоротать. Вот до
— Черт бы побрал эти хворобы! — Сорокалетний коренастый мужчина расстегивает штормовку и поудобней устраивается в седле. — А весна-то на носу. Не знаю, как справимся. Машины должны быть через несколько дней в порядке, но удобрения вывезти на поля не успеваем. Яно старается, да тебя ему все равно не заменить…
— Что я теперь могу? — смотрит на него, морщась, как от боли, агроном. — Не идет дело на поправку, да и только… РОЭ не снижается, и слабость, все время слабость. Бывает, ноги дрожат, как у новорожденного телка. Позавчера был на осмотре… ничего нового.
— Что врачи-то говорят?
— Врачи… Да я провалялся в больнице без малого месяц. Анализы делали, обследовали, пичкали лекарствами. Определяли то одно, то другое, а толку ни на грош. С чем пришел, с тем и ушел.
— Надо бы тебе поискать врачей получше. Наши районные не многого стоят.
Михал Земко поглаживает ладонью колючую щетину на подбородке.
— Да если уж откровенно, то все так и есть. Главврач об отделениях не слишком печется. Говорят, он и выпить не дурак, больные замечали. Остальные врачи — зеленая молодежь. Что может знать такой юнец через два-три года после окончания института?
— Видать, ты им не по зубам…
— Вроде так, — соглашается Михал Земко. Он давно так охотно не откликался на разговор о своей болезни. — Врач, что меня лечил, славный малый. Честно мне признался: если бы, говорит, вы могли попасть в больницу покрупнее! Это бы для вас лучше всего…
— А они не могли дать тебе направление? — Председатель приподнимается в седле.
— Знаешь ведь… К какому району относишься, там и лежи. Это самому надо проворачивать. Искать знакомства…
— Вот черт! И вылечить не умеют, и дальше послать не могут. Хороши порядочки!
— Кто их там разберет! — пожимает плечами Земко. — У врачей времени вагон. Надо подождать, анализ пока отрицательный, сделать то, се… Ты надеешься выздороветь, а недели идут одна за другой, и лучше не становится…
Он умолкает и сглатывает слюну, которая словно застряла в горле.
— У тебя же сын в городе, ты мог бы попасть в больницу по месту его жительства. Там тебя поставят на ноги, Город не маленький, больница на хорошем счету.
— Не знаю, не знаю. — Михал Земко смотрит куда-то в пространство, точно вдалеке хочет увидеть Имриха, угадать, что он скажет, поможет ли…
— Говорю тебе, поезжай к сыну, он лучше твоего сообразит, что в таком случае делать. Он ведь и сам авторитетная фигура. А если надо, с деньгами не считайся! Здоровье всего важней! — горячо убеждает председатель.
— И верно, надо что-нибудь предпринять… — тихо соглашается агроном.
— Ничего не попишешь, тут уж каждый выкарабкивается, как может, — заключает разговор председатель и собирается включить мотор.
— Погоди! — резко и повелительно останавливает его Михал Земко.
Председатель нетерпеливо поднимает голову.