Современная история, рассказанная Женей Камчадаловой
Шрифт:
— Разве тебе не отец дал?
— Не отец. — Смешно, как у отца могла оказаться девчоночья планшетка, а в ней косметичка? Но еще смешнее, что из-за какой-то паршивой косметички меня вырвали из безмятежности (в которой я теперь не так уж часто могла пребывать), трясли, отшвыривали от себя.
— Ты знаешь, что здесь? — Мать потрясла косметичкой перед моим лицом.
А я тихонечко, боком подвинувшись к тахте, посмотрела, распечатан ли целлофановый пакет с Викиными тетрадями? Кажется, до этого у мамы не дошло. А что в косметичке?
Из косметички вывалилась помада, французская тушь, плоские круглые коробочки теней и еще несколько монет, закисших на самом дне, покрытых пудрой и мазками помады.
— Что это? — спросила мама, пальцем передвигая на столе одну такую монету.
Я взяла монету, и в то же мгновение, раньше меня самой, пальцы мои поняли: монета не простая — археологическая. Это было то золото. Но как оно оказалось у Вики? А ведь мама о Вике еще ничего не знала. Как же страшно ей стало, когда она, обнаружив планшетку, полезла в нее и наткнулась на кругляшки с нечетким изображением солнечных лучей и какого-то профиля на другой стороне!
Она подумала об отце. О том, что слухи справедливы. Что он мог сделать такое. А она жила с ним почти двадцать лет как с совершенно порядочным человеком, по-настоящему порядочным.
Возможно, она даже считала его излишне щепетильным (излишней порядочности вроде не бывает?), злилась на эту щепетильность — и вот!
Мы стояли друг против друга по бокам стола, а на столе лежало золото, которое отец не мог найти, нашел кто-то другой, принесла к нам в дом Вика, и все это готово было упасть на голову нашей семьи.
— Кто же все-таки, если не отец, дал тебе это? Ты можешь сказать?
В том-то и дело, что сказать я не могла.
Я стояла совершенно оглушенная, не то чтобы сопротивляясь, а как-то недоумевая; ума у меня не хватало не то чтобы осмыслить — просто охватить случившееся. Мысли неслись, сшибая одна другую. А рука тем временем медленно передвигала по столу тусклые монетки, и вспоминался как-то сам по себе запах мокрого гипса в доме у Шполянских, а также на кухне, в посудном подвесном шкафчике, жутковатый оскал готовых челюстей и серые слепки для новых.
Да, зубные техники имеют дело с золотом. Но почему золото древнее? А не все ли равно, какое, если его можно купить? После такого вывода абсолютно все становилось на свои места. И получалось, что я, называя, выдам не Вику, а Шполянскую-старшую. Но называть все-таки не хотелось. Даже глядя на то, как мама страшно стоит над столом, то стискивая, то разводя свои сильные, хирургические пальцы.
— Ну? Кто же все-таки? Ты пойми, мы не имеем права держать это у себя ни одной минуты! Кто?
В общем, на десятой или пятнадцатой минуте я прекратила сопротивление.
— Вика? — переспросила мама, вытаращивая глаза, как маленькая. — Вика?
Мама все еще мяла свои руки, а тут остановилась. Очевидно, та же стройная картина предстала и перед ее умственным взором. И, разглядев как следует ее, мама ринулась к телефону. Она шла, бедром расталкивая мебель, напрямик. И, взяв трубку, рявкнула в нее тоже напрямик, без подходов:
— Ирина, ты мне нужна вдвоем с Викторией. Приезжайте немедленно.
Они и приехали немедленно, между нами была одна автобусная остановка. Сначала Вика, через пять минут ее мать.
— Объяснишь? — Мама кивнула в сторону стола и раскрытой планшетки. — Может быть, объяснишь, как две дуры поставили под удар честного человека?
Вика тоже застыла над столом, но была минута, когда она с главной тревогой кинула взгляд на свои дурацкие тетради.
— Кого это? Какого честного человека? — спросила Вика еще довольно лихо. — Кого?
— Ее отца. — Мама выставила в мою сторону длинный палец и тут же скрестила руки на груди. — Ее отца, о котором к тому же кто-то распустил грязные слухи. Не ты ли, деточка?
— Не я! — Вика мотнула своей коротко стриженной головкой. — Зачем мне? Вы же знаете.
Я вспомнила, что недавно мама называла Вику солнышком. Удивительно, как быстро, как мгновенно все было забыто, вычеркнуто, стерто. С какой ненавистью смотрела мама на Вику! Как будто не глупость Вика сделала, а продуманно навела беду.
Так мы все стояли, когда в незахлопнувшуюся дверь вошла Шполянская-старшая, в отличие от нас вся прибранная, спокойная, веки приспущены, наведены зеленым и выражают упрек.
— Узнаешь? — Мать повела подбородком в сторону монет, затерявшихся между тюбиками и плоскими коробочками «тона». — Я тебя спрашиваю, узнаешь?
Викина мать опасливо сделала шаг вперед и рассмеялась:
— А то ты раньше не знала, что они красятся?
— Нет, ты это узнаешь? — Мать рванула ворот, как будто ей вот-вот должно было стать дурно. Другой рукой она подхватила со стола и поднесла к самому носу Шполянской две монеты. — Узнаешь?
— Нет.
— Нет?
— Я тебе говорю — нет!
— Тогда спросим у твоей дочери, откуда она приволокла их к нам в дом?
— Вика?
И вот мы вчетвером стояли вокруг стола, и разгадка вся была в руках Вики. Не сама же она в конце концов откопала золото? С таким вопросом мы все смотрели на нее, а она на нас не смотрела. Лицо у нее было не вызывающее, не упрямое, просто другое. По этому непохожему и некрасивому лицу я видела, как ей плохо.
— Вика! — теперь настала очередь Шполянской-старшей трясти дочь за плечи, что она и проделала с большим энтузиазмом. — Вика, я знаю, тут замешан этот негодяй, этот Поливанов! Вика, отвечай, ты даже не представляешь, в какую историю можешь влететь!