Современная русская литература: знаковые имена
Шрифт:
Тем не менее вот стихотворение, посвященное Геннадию Айги, совершенно великолепное, умное, тонкое:
Опять захотелось Осторожно Краешком глаза Выглянуть из подмышки слона Прилетела птичка Устроилась на ветке Увидела меня Зрачок в зрачок И испугалась Слон как бы не в счет Страшно от нацеленного И такого же испуганного взгляда ЖалкоОщущение мира, ощущение себя малым сим, прозорливое ощущение, что в слабости есть сила, — свежесть и чистота восприятия весенним дождем льется на сердце. Интересны также стихотворения «Облако спустилось вниз», «А далее была любовь», «Прежде предпочитал ходить перпендикулярно горизонту», «Выброшенные через забор старые рваные штаны» и др. Противоречивость текстов, словно на весах вечности, — от прозрений до пошлости, в коей прозрений-то, собственно, не меньше… Разгадка очевидно в том, что это собрание АКТуальных текстов, где актуальность несколько отходит на второй план, выдвигая АКТ на первый. Насколько это продуктивно, целесообразно и даже коммуникабельно — решать читателю, сегодняшнему ли, завтрашнему… Я лишь высказываю сугубо индивидуальную точку зрения, и мне немного жаль того, что поверни, казалось бы, еще чуть-чуть грань стихотворения — и оно бы заблестело другим блеском, засияло другим знанием, другой ипостасью. Ну, нет так нет, на все воля творца.
Виталий Амурский. Время поэта
Виталий Амурский «Tempora mea». Франкфурт-на-Майне. Литературный европеец, 2007 г.
Новая книга Виталия Амурского «Tempora mea», вышедшая в серии библиотеки журнала «Литературный европеец», пронизана тонкими нитями философских раздумий: о покинутой им родине, о поэзии, литературе в целом, об искусстве, об отношении к миру и взаимоотношениях с миром, о душе, о чем-то тайном, нашептанном в ночи неумолкающей музой.
Где-то печальные строки полны воспоминаний и тоски по России:
Потемневшие вывески: «Парикмахер», «Портной»… Полетать бы над Витебском, Как Шагал молодой. В мягкой вате тумана На вечерней заре У стогов Левитана Полежать на траве. В тесной кухне московской, Под сухое вино, Поболтать о Тарковском И о польском кино.Это уходящая эпоха могикан манит к себе своей величественностью и силой, разворачивая плечи в узком пространстве московских кухонь и коридорах памяти, заставляя и самому себе выставлять собственный счет, оценивать жизнь и выбранную дорогу:
Пока еще не пробил час финальный, Учись ценить, что даровал нам Бог: Провал небес и избранность дорог, И суету квартиры коммунальной.Потрясающе искренни и виртуозно безыскусны строки Виталия Амурского, рисующего осень. Создается ощущение прозрачности, одухотворенности, визуальности художественного мазка мастера, который пишет свою неповторимую, не похожую на другие яблочную осень:
Золотистая, с легкой охрой, С белым инеем по утрам за окнами, С ветерком, обнажающим деревьев кроны, С туманами, дождиками или без оных. Кисло-сладкая. Яблочная. Печальная. С пирогами вчерашними да грузинским чаем, С лужами, на которых ледок хрупок, С дымками над крышами, как у стариков из трубок…Льется и льется искусная вязь слов, увлекая за собой в патриархально-импрессионистскую чувственную осень прошлого, такую сказочную и недосягаемо прекрасную.
Размышления о природе сменяются наблюдениями за человеческой душой, практически за тождественностью человека и природы, схожестью их нравов:
В душе, как в храме, легкий мрак стоит. Такой же, впрочем, как стоит снаружи, Где через парк подвыпивший старик Бредет, не замечая грязь и лужи.И прорывается крик души, ностальгия по родине русского поэта, который, и живя в Париже, одном из самых красивых и лиричных городов мира, плачет откровенными словами, роняя драгоценные слезы полузабытых видений:
И грустное, и смешное не возвращается заново, А нынче над Парижем то звезды осыпаются, известка, То что-то бормочет дождь губами Губанова, То из времен иных Поплавский маячит в венце из воска…В строках поэта слышится русское наследие многих мастеров слова ушедших веков. При этом Амурский обладает исключительной силой собственного неповторимого стиля, хотя за его глубиной и исключительным даром мелькают тени Аполлона Григорьева, Иннокентия Анненского и многих других. Но многогранность и творческая неуемность заставляют поэта идти дальше, создавая философские граффити, наполненные потоком сознания и потрясающей графикой пророческих снов-откровений:
Страна глухонемых. Тетрадка в клетку. Стихов — признаний — ряд. Нелепы сны. Поставь в бутыль обломанную ветку. Быть может, лепестки увидишь до весны.Полынно-горьки обнажающие скорбь строки Виталия Амурского, посвященные памяти поэта-авангардиста Геннадия Айги:
Помотался по миру русской речи виртуоз-сверчок. Из Московии в путь последний собрался домой — Нынче всем молчок, Шапки долой.Поэзия Амурского — это сама жизнь во всей ее многогранности и многоликости, оркестровом звучании и соло. Горькая, вымученная, рожденная с болью и любовью к этому миру во всех его, порой неприглядных, проявлениях. Это время звучания слов, доносящихся через расстояния, как полет звука и света в космическом пространстве, летящих к этой земле. Авось долетят. Будут увидены. Услышаны. Поняты. Прочувствованы. Пока у поэта хватает «веры в слово, как в чудо».
Владислав Дорофеев. ПЫШУ СТЕХИ, или Блаженны нищие словом…
Владислав Дорофеев «Вечерник». Авторский сборник. СПб.: Коло, 2007.
Звонит мне тут на днях главный редактор и говорит:
— Ира, мне нужна рецензия на книгу стихов в следующий номер журнала.
— Без проблем, — отвечаю, — схожу в магазин, куплю.
Заезжаю в один из крупнейших магазинов «Москва», и в мои руки попадается книга Владислава Дорофеева «Вечерник», выпущенная издательским домом «Коло» в 2007 году в Санкт-Петербурге. «Ну, ладно, пусть будет эта, — думаю, — какая разница, значит, судьба». В сведениях об авторе написано, что он поэт, писатель, журналист, работал главным редактором и директором ряда СМИ. Согласитесь, это о чем-то говорит и предполагает, что автор — человек достаточно культурный, талантливый, интересный.