Шрифт:
В. Седельник. «Мишени» швейцарской новеллистики
В рассказе ретороманского писателя Кла Бирта «Мишени» есть не очень заметный, но важный эпизод: сын спрашивает отца, только что преподавшего ему урок бессмысленной жестокости, конфедерат ли он; видимо, в школе ему не раз доводилось слышать не только о героизме, но и о великодушии жителей Швейцарской Конфедерации. В утвердительном ответе крестьянина к гордости своим отечеством примешивается какая-то настороженность, даже опаска: как бы то, чему он учит своего отпрыска, не обернулось против него самого. Ведь ненависть ко всему чужому, столь распространенная среди правоверных конфедератов, плохо согласуется с образом родины Красного Креста, страны, ставшей для многих символом гостеприимства, милосердия и нейтралитета.
Недобрые
В такую же или очень похожую «мишень» направляют заряды своего негодования, сарказма, иронии, скепсиса почти все швейцарские новеллисты, озабоченные положением дел у себя на родине, — как представленные в этом сборнике, так и оставшиеся за его пределами. Способы «прицеливания» у них разные, но цель одна: подойти как можно ближе к истинной, а не мнимой реальности, воспроизвести ее в образе более точном и достоверном, чем удавалось до сих пор, увидеть и запечатлеть то, что скрывается за яркой витриной рекламного процветания.
И, надо сказать, это им удается. За блестящим фасадом, оказывается, происходят вещи, в которые трудно поверить. Там царят неуверенность, отчаяние и тоска, там все пронизано тревогой, страхом и неутихающей болью — столько вокруг несостоявшихся жизней, изломанных судеб, исковерканных биографий. Иногда кажется, что писатели по каким-то не совсем ясным для нас причинам сгущают краски, прибегают к гиперболе и гротеску. Но то, о чем они пишут, не похоже на вымысел, на беспочвенные фантазии. Слишком уж все выстраданно, убедительно и правдоподобно.
С какими темными силами воюют персонажи швейцарских писателей? Откуда чувство вины, преследующей их и омрачающей идиллические пейзажи? Какая фатальность свинцовым грузом давит на эту некогда веселую и приветливую страну? Статистические выкладки, которыми оперируют экономисты и социологи, особого беспокойства не вызывают. С цифрами все в порядке, промышленность функционирует без сбоев, денег в швейцарских банках более чем достаточно. Обозримое будущее видится не в розовых, но и далеко не в черных тонах. Так зачем, казалось бы, тревожиться и задавать вопросы? Зачем искать на них ответы?
И все-таки литература задает вопросы и ищет ответы. Особенно активна и настойчива в этом отношении «малая проза», новеллистика, переживающая пору бурного подъема. Объектом пристального внимания становятся сдвиги в сознании, перемены в психологии еще не так давно твердо верившего в свое благополучие швейцарца. Писатели пытаются понять, что происходит с человеком, связавшим свою судьбу со сферой буржуазности, как протекает процесс «расчеловечивания», дезинтеграции личности, запутавшейся в тенетах корыстолюбия и скопидомства. О чем бы ни шла речь в их новеллах и коротких рассказах, в центре всегда человек, сформировавшийся в мелкособственнической среде и несущий на себе ее родимые пятна. Смутное ощущение нарастающего неблагополучия и вытекающая отсюда стихийная оппозиция мертвящему окружению, загнанное в подсознание чувство вины перед собой и перед другими, взрывы бунтарства, приступы отчаяния — вот набор душевных состояний и психологических характеристик, в той или иной мере свойственных литературным героям швейцарских писателей, независимо от того, на каком языке — немецком, французском, итальянском или ретороманском — они пишут. От года к году их все больше занимает разрыв между тем, как человек живет, чем жертвует, с чем смиряется, — и тем, что происходит в его душе, чего она взыскует, о чем тоскует.
«Тоска по лучшему — вот самое дорогое в нас» — эти слова Макса Фриша можно поставить эпиграфом к новейшей швейцарской новеллистике, отмеченной растущим недовольством действительностью, в которой для реализации лучшего в человеке почти не остается места. Сегодня уже не звучат, как пятнадцать-двадцать лет назад, призывы защищать «здоровый, цельный мир»,
И все же легко заметить, что в произведениях, представленных в настоящем сборнике, Швейцария воспроизводится далеко не одинаково. Собственно, перед нами предстает не одна, а несколько Швейцарий. И дело тут не только в масштабах писательских дарований, не только в глубине постижения жизненных противоречий, разной у разных авторов. Дело прежде всего в том, что действительность немецкой Швейцарии и вправду существенно отличается от действительности Романдии, что жизнь италоязычного Тессина, особенно жизнь духовная, культурная, теснее связана с Италией, чем с другими швейцарскими кантонами. О ретороманском Граубюндене и говорить не приходится — настолько своеобычен и неповторим этот край с его реликтовым языком и богатейшим фольклором.
Приглядываясь к швейцарской словесности на четырех языках, приходится признать, что ее ветви пока не слились в единую крону национальной литературы. Швейцарцев из германоязычных и романских кантонов многое связывает, но многое и разъединяет. У каждой литературной ветви — свои традиции, свое лицо, в котором черты «материнской» культуры сразу бросаются в глаза, а черты, идущие от общего отечества, едва просматриваются. Общий язык и культурные связи с «метрополией» — пока более прочный цементирующий состав, чем принадлежность к государственному единству. Хотя в этой книге писатели выстроены по алфавиту, независимо от языка, на котором они пишут, но характеристику их творчества естественнее и удобнее давать по языковым регионам.
Из четырех ответвлений наиболее значительна, богата талантами и крупными именами литература на немецком языке. Оно и понятно: на немецком, точнее, на швейцарском варианте немецкого, говорит более двух третей всего населения страны. Не менее важно, однако, и другое — богатейшие традиции виртуозов новеллы и короткого рассказа, какими были, каждый в своем роде, Готфрид Келлер, Конрад Фердинанд Мейер, Роберт Вальзер. Да и «присутствие» в литературе живых классиков, Макса Фриша и Фридриха Дюрренматта, ко многому обязывает.
Фриша и Дюрренматта часто называют вместе, но это очень разные художники. С именем каждого связана особая линия драматургического и повествовательного искусства. Дюрренматт тяготеет к параболе, к броскому гротеску, к конструированию «моделей», Фриш — к самовыражению и «саморазоблачению», к принципу прямой и скрытой автобиографичности: ведь то, что знаешь о себе самом, достовернее любых предположений о других.
Фриш (род. в 1911 г.) не новеллист в привычном смысле слова. Его «рассказы» — это наброски, зарисовки, этюды, прикидки; недаром они большей частью содержатся в дневниках писателя. В самой незаконченности, в отсутствии новеллистической «закругленности» заключена возможность развернуть содержание вглубь, придать ему обобщенный, универсальный смысл. Вот и рассказ о совместном автомобильном путешествии мужчины и женщины, соединившихся не столько по сердечному влечению, сколько от скуки и страха перед одиночеством, постепенно обрастает тонко подмеченными психологическими нюансами и превращается из вроде бы банального житейского фарса в трагедию человека, который заблудился в «ничейной зоне» между индивидуальной сущностью и выпавшей на его долю незавидной ролью. Путешествие заканчивается дорожной катастрофой и гибелью женщины. В том, что произошло, непосредственной вины мужчины суд не усмотрел. Но есть еще суд собственной совести, и этот суд не дает человеку покоя. Ему кажется, что женщина раздражала его и он втайне мечтал от нее избавиться. Он чувствует себя виновным хотя бы уже потому, что так и не нашел общего языка со своей спутницей. Ощущение внутренней пустоты, вины «без вины виноватого» — распространенный мотив сегодняшней швейцарской литературы. Точными, экономными штрихами Фриш воссоздает социальные обстоятельства, в которых сложились характеры его героев.