Современная вест-индская новелла
Шрифт:
Первые попытки общения с местными жителями не увенчались успехом. Когда в первый раз какой-то крестьянин подошел к нему и предложил каменное рубило, Виллбарроу сухо осведомился:
— Сколько?
Тот ничего не ответил, но взял протянутую кредитку. В тот же вечер на хижину лейтенанта обрушился град камней. Они летели со всех сторон; казалось, падали прямо с неба. Это «градобитие» озадачило лейтенанта. Он явно вызывал всеобщую неприязнь, хотя и не мог понять ее причины. Встречаясь с ним, прохожие отворачивались и плевались. Крестьянки, увидев его, принимались перешептываться, а потом заливались громким презрительным смехом. А ребятишки, стараясь держаться на приличном расстоянии, повсюду таскались за ним следом, с адским грохотом колотя в отжившие свой век кастрюли и выкрикивая задорную дразнилку:
— Нахал-бахвал! Нахал-бахвал!
После
Все эти события навели лейтенанта на глубокие размышления. В городе, куда ему приходилось наведываться по делам, он не решался заговорить ни с кем, даже с мэтром Антенором Дезанё, который получал предназначенную для Эрла корреспонденцию. Стало быть, эти горцы вынудили его капитулировать! Впрочем, он как-то поймал себя на мысли, что капитуляция эта нисколько его не огорчила. Начиная с того дня, когда какая-то девчушка, повстречавшись с ним на тропинке, поднесла ему охапку полевых цветов, он стал не только наносить визиты, но и сам принимать гостей. Крестьяне приносили ему каменные рубила, топоры доколумбовой эпохи, осколки кремня, фрукты: он прослыл в округе человеком, помешавшимся на памятниках старины. А когда он начал вместе со всеми отплясывать мартинику, калинду и махи на увитых зеленью лужайках, люди понемногу перестали замечать, что он белый, и начали смотреть на него как на местного уроженца, своего земляка, настоящего гаитянского негра. Эрл, однако, не забывал о цели своего приезда, он понимал, что скоро сможет возобновить свои раскопки, не вызывая ни у кого ни малейших подозрений.
Но все его расспросы о женщине с персиковой кожей и водопадом смоляных волос ни к чему не привели. На него смотрели как на сумасшедшего и не произносили в ответ ни слова.
Однажды вечером Эрлу показалось, будто он видел эту женщину на берегу третьего пруда. Он был убежден, что это именно она, он готов был дать голову на отсечение. Она сидела, опустив ноги в воду, и расчесывала волосы блестящим гребнем, напевая странную мелодию, которую ему дотоле никогда не доводилось слышать. Эрл как сумасшедший пустился вниз по откосу. Но когда он был уже в нескольких шагах от нее, она поднялась и разразилась странным переливчатым смехом. При свете луни он увидел, что на ней не было ничего, кроме листа кокосовой пальмы, прикрывавшего грудь. Она бросилась бежать, по-прежнему заливаясь счастливым смехом, и скрылась в зарослях.
Вернувшись в свою хижину, где уже жужжали москиты, младший лейтенант рухнул на койку. Он почувствовал, что у него лихорадка — все тело покрылось холодным липким потом. Несколько дней подряд Эрл не выходил из своей хижины: измученный лихорадочным ознобом, он через силу глотал хинин и запивал его такими порциями виски, которые могли бы свалить с ног и быка. Как-то вечером, когда он, обессиленный лихорадкой и алкоголем, полуголый, разметался на своей койке, в бредовом полузабытьи проклиная все на свете, к нему явились два посетителя. Охваченный внезапным ужасом, больной поднялся на постели и взвыл, словно дикий зверь. Посетители поспешили удалиться. С той поры повсюду поползли самые странные слухи о «белом, что живет возле прудов». Говорили, будто он заключил союз с дьяволом, будто однажды его застали в хижине как раз в то время, когда он, раздевшись догола, справлял сатанинскую мессу, изрыгая проклятья и рыча как безумный. Вокруг него снова возникла пустота; никто больше не решался его навестить.
Почувствовав себя лучше, Эрл стал выходить. При встрече с ним люди отворачивались. Если он заходил к кому-нибудь в гости, то обычно никого не заставал дома. Он ослаб за время болезни, рассудок его был все еще затуманен, но тем не менее Эрл отдавал себе отчет в том, что он должен как можно скорее отыскать свои сокровища. Климат этих гор оказался для него губительным. Им овладела уверенность, что сокровища зарыты на берегу того самого пруда, где он видел таинственную женщину. Эту уверенность подкрепляли указания, оставленные его дядюшкой, который в свою очередь отыскал эти сведения среди бумаг одного старого французского поселенца. Исхудавший, похожий на собственную тень Эрл Виллбарроу стал жертвой странных грез: ему мерещились испанские дублоны, чудовищные звери и женщина дивной красоты с переливчатым смехом.
И вот настала ночь, когда лейтенант решил приняться за раскопки — черная и вязкая, как похлебка калалу-джонджон [15] . Проработав несколько часов при свете электрического фонарика, он вырыл яму глубиной самое малое метра три. Внезапно в нее хлынула холодная струя. Судя по всему, Эрл наткнулся на подземный резервуар, полный кристально чистой воды, которая начала наполнять яму. Эрл почти падал от усталости, но после минутного колебания, подстегиваемый исступлением и страхом, он вновь схватился за кирку и принялся рыть канаву, чтобы отвести из ямы воду. Понадобилось два часа изнурительной работы по пояс в воде, чтобы осушить яму. Прерывистая струйка воды, бившая из подземного резервуара, внезапно иссякла. Эрл продолжал копать. С трудом преодолев слой каменистой породы, он почувствовал, что его кирка погрузилась в толщу рыхлого туфа. Время от времени он менял кирку на лопату, не давая себе ни малейшей передышки и обливаясь потом.
15
Суп из черных грибов с овощной приправой. — Прим. автора.
Внезапно он оглянулся и замер на месте, остолбенев от ужаса. В яме невесть откуда появилась огромная змея. Сверху раздался переливчатый смех. Он поднял голову. На него смотрела женщина, та самая, с которой он боролся в пещере и которую видел потом возле пруда с голубой водой. Он направил на нее луч своего фонарика. Она не шелохнулась. Сияя непостижимой красотой, она стояла недвижимо, словно древняя статуя, словно изваяние незапамятных времен. На ней не было ничего, кроме простой набедренной повязки.
— А ты не робкого десятка, раз осмелился потревожить гору Вьен-Вьен! — медленно произнесла она, и слова ее прозвенели, словно падающие одна за другой капли.
— …Ты не робкого десятка! — повторила она после минутного молчания.
— …Не робкого десятка! — бросила она в последний раз и скрылась. Змея, только что лежавшая в яме, тоже исчезла.
Эрл кое-как выбрался из своей траншеи. Заря уже высветлила небо; восток переливался волшебными оранжево-розовыми оттенками. Лейтенант быстро скинул с себя одежду и бросился в воду ближайшего пруда, чтобы хоть немного прийти в себя. Ему удалось стряхнуть с себя сонную одурь. Он вылез на берег и как бешеный помчался к своей хижине. Там он собрал все каменные топоры и глиняные черепки доколумбовой эпохи, которые ему удалось раздобыть, и выкинул их. Казалось, он был охвачен приступом того неизъяснимого исступления, зародыши которого таились, по-видимому, в самой почве этой загадочной страны. Ему казалось, что он еще слышит вдалеке женский голос, повторяющий:
— Ты не робкого десятка! Ты не робкого десятка!
Три дня его била страшная лихорадка, на четвертый стало легче. Едва поднявшись на ноги, он порвал все письма от Розы, Дороти и Элеоноры, а заодно и все свои документы — словом, все то, что еще связывало его с Чаттанугой и звездно-полосатой республикой. Он останется в этой стране навсегда. Он разгадает ее тайну. И либо умрет, либо отыщет эту женщину.
Эрл погрузился в раздумья. Вспомнил, что кто-то говорил ему о Селоме, отставном шерифе, ревностном папалоа, настоящем патриархе, который живет еще выше в горах, в районе Гуйавьера. Ни в человеческом сердце, ни в бестелесной плоти незримых духов не было таких тайников, которые были бы для него недоступны: так по крайней мере говорили о нем крестьяне. Он был прорицателем, обладал даром ясновидения. Он проникал в человеческую душу так же легко, как лезвие ножа — в клубень ямса. Итак, Виллбарроу решил подняться по неутомимо петлявшей среди гор тропинке, чтобы попросить совета у Селома, великого жреца, служителя Неба и Лаосов…