Современная вест-индская новелла
Шрифт:
Все началось после отъезда Стивенова сына в Монреаль — из зависти или из боязни соперничества стивеновцы стали плохо относиться к Дэйо. Они и прежде недолюбливали мальчика. А тут… стали стелить ему постель в гостиной, на полу, и он должен был ждать, пока не разойдутся все домочадцы; у него не было угла для занятий, как у сына Стивена, и он усаживался с книгами на крохотном балкончике. Балкончик висел низко над самым тротуаром — так что любой прохожий мог видеть Дэйо. Да и не только видеть — мог без труда протянуть руку и перевернуть страницу книги, которую тот читал. И тем не менее эта постоянная зубрежка у всех на виду принесла ему добрую славу среди соседей, и я думаю, что это-то и вызвало раздражительность Стивеновой семейки. Ибо они считали, что никто, кроме них, не имеет права послать сына учиться.
Особенно злобствовали почему-то дочки, хотя, думается, им следовало бы гордиться таким красивым кузеном. Куда там! Как все мещане, они желали хорошей
И можете себе представить, как они обрадовались, когда Дэйо, несмотря на всю свою зубрежку, провалился на экзаменах. Я-то представляю, как они ликовали! Причина была, конечно, не в самом Дэйо, а в плохой школе. Хорошая школа дяде Стивену была не по карману. О государственных школах у нас говорили, что они «не дают фундаментальной подготовки по основным предметам», и поэтому Дэйо направили в какую-то частную, где, по общему мнению, «не учителя, а сборище тупиц и невежд, которые и сами ничего не знают». Но дочерей Стивена все это, понятно, мало интересовало.
Вы, может, думаете, что Стивен, который так хвастается своими передовыми взглядами, заступился за Дэйо, помог малышу или ободрил его? Куда там! Дядя Стивен с тех пор, как уехал в Канаду его сын, сильно сдал. Он ко всему потерял интерес. Стал похож на человека, который со дня на день ждет плохих вестей — как будто он держит все время в руках какой-то тяжелый предмет, который вот-вот упадет и придавит его. Лицо отекло, волосы поседели и стали как щетина.
Однако первая плохая весть пришла не к нему, а ко мне. Возвращаюсь я как-то домой после тяжелого трудового дня и застаю дома Дэйо. Он хорошо одет — словно пришел в гости. И вдруг он говорит, что пришел насовсем и больше к Стивену не вернется. Они, говорит, хотели сделать из меня своего слугу, чтобы я у них был на побегушках. И я вижу: Дэйо боится, что мы ему не поверим и отошлем назад. Мой папаша ведет себя, как всегда в таких случаях: почесывается, яростно скребет жесткую щетину на подбородке — любимый его жест, — а потом говорит с таким глубокомысленным видом, будто он все это заранее предвидел: «Тебе нужно смириться». Несчастный Дэйо оборачивается ко мне. Я смотрю ему в лицо — оно сейчас такое печальное и испуганное — и чувствую, как слабею и сам начинаю дрожать. Кровь не находит себе места в жилах, а руки наливаются болью, будто у меня вместо костей проволока и кто-то тянет и тянет эту проволоку. «Я должен уехать, — говорит Дэйо. — Уехать отсюда совсем. Если я останусь здесь, эти люди доконают меня своей злобной завистью». Я не знаю, что сказать. У меня нет нужных знакомств, я не знаю никого, кто мог бы ему помочь. Знакомства есть опять же у дяди Стивена, но не к нему же обращаться за помощью. «Мне здесь нечего делать», — твердит Дэйо. «А что, если тебе устроиться на нефтепромысел?» — говорю я. «Промысел, промысел! Белые всю хорошую работу отдают своим. Самое лучшее, на что можно рассчитывать, — это стать скамеечным химиком» [67] .— «Скамеечный химик». Я впервые слышу это слово, и оно производит на меня впечатление. Семья Стивена не верила в способности Дэйо, но мне-то ясно, что мой брат преуспел за эти два года — он даже говорить стал по-другому. Теперь он говорит неторопливо, размеренно, не перескакивая с одного на другое, не размахивая руками, и даже приобрел какую-то новую интонацию: временами голос его становится тонким, почти женским — так разговаривают все образованные люди. Мне нравится, хотя и немного смущает, эта его новая манера речи — ну прямо учитель английского языка. Я не перебиваю его — пусть говорит; я вижу, как с лица его постепенно исчезает грустное и испуганное выражение, и спрашиваю: «Так, значит, ты хочешь учиться дальше. Но чему: медицине, счетоводству, законам?» Тут вмешивается наша мама: «Не знаю кто как, а я давно мечтаю увидеть нашего Дэйо дантистом…» Это вполне в ее стиле — мы все знаем, что до настоящего момента она не помышляла ни о «дантизме», ни о чем-либо ином для своего младшего сына. Мы даем ей еще немного поговорить, и, когда она удаляется на кухню, Дэйо снова начинает рассуждать вслух. На мой вопрос он долго не дает мне прямого ответа, что-то мямлит и ходит вокруг да около, а потом наконец выпаливает: «Буду учиться авиационному пилотированию».
67
Тут, видимо, ассоциация с запасным игроком в спортивных играх, который сидит на скамейке и ждет случая вступить в игру.
Это название, как и «скамеечный химик», я тоже слышу впервые. Все это немножко пугает меня, но Дэйо поясняет, что в Англии есть колледж, где можно получить эту специальность — не бесплатно, конечно. Мы долго еще судили-рядили и под конец пришли к тому, что брат поедет учиться «авиационному пилотированию».
Как только мы
Все произошло так быстро, что я ничего не запомнил, кроме улыбающегося лица Дэйо, когда он поднимался по трапу. Такие моменты по-настоящему осознаешь только позже. Пароход отчаливает, я вижу только масляные пятна на воде между бортом и причалом, и сердце у меня замирает… Мне становится не по себе. Я думаю о том, что слишком легко и просто это произошло, для того чтобы хорошо кончиться. И меня терзает непрекращающаяся тревога за брата — нежного юношу в новом костюме.
Эта тревога растет и растет. Я корю в душе дядю Стивена и его семью за их злую зависть к Дэйо. И вот, не выдержав, через два или три дня после отъезда брата я отправляюсь в город — к дяде Стивену.
Передо мной невзрачный старомодный домишко в захолустной части города. Мне стыдно думать, что когда-то я смотрел на Стивена снизу вверх, считал его большим человеком. Сейчас Стивен уже совсем не тот, все его мысли и надежды и все надежды его дочерей теперь в единственном сыне и брате, который учится в Монреале. Он стал для них принцем из сказки. И все они в этом маленьком домике — без палисадника и даже без заднего двора — стали похожи на гномов из сказки о Белоснежке — со своими заморскими картинками на стенах в крохотной гостиной и игрушечной полированной мебелью, где нужно все время пригибаться, чтобы ненароком не разбить или не сломать чего-нибудь.
День близился к вечеру, когда я пришел к ним: все были дома, Стивен сидел в качалке на веранде. Я с удивлением отметил, что он еще больше постарел, волосы стали совсем седые и торчат ежиком. Все смотрели на меня так, будто я пришел нарочно, чтобы доставить им неприятность. Я поцеловал Стивена в щеку, потом его жену. Девочки сделали вид, что не замечают меня, и мне это было на руку.
Меня угостили чаем. Не по-нашему, по-деревенски, когда сгущенное молоко, коричневый сахар и заварка все вместе кладется в чашку. Нет, друзья мои. Заварка, молоко, белый сахар — все подали отдельно, Я прикидываюсь, что я тоже один из семи гномов, и делаю все, как они хотят. Потом, как и следовало ожидать, они спрашивают меня о Дэйо. Я помешиваю в чашечке маленькой ложечкой, делаю глоток, ставлю чашечку на место и небрежно бросаю: «Ах, Дэйо? Он уехал. На „Колумбии“». Стивен поражен, он даже остановил качалку. Потом начинает улыбаться. Он очень похож в эту минуту на моего отца.
Жена Стивена, Мисс Бесстыжая Христианская Миниюбка, продолжает допрос: «И зачем же он уехал? Искать работу?» Я поднимаю чашку и отвечаю: «Чтобы получить образование». Стивен явно раздосадован: «Высшее образование? Но у него же нет и среднего!» — «Это с какой точки зрения подходить», — я использовал слова, которые заимствовал у брата. Одна из девочек, настолько же хорошенькая, насколько и вредная, подходит ко мне: «А какие науки он будет изучать?» — «Авиационное пилотирование».
На лице Стивена застыло такое изумление, что я чуть не засмеялся. Они прямо помирают от зависти. Теперь все девочки собрались вокруг меня, будто я какое-нибудь черномазое диво, а они — представители благородных семейств. Я спокойно попиваю чай из их маленькой чашечки. На стенах гостиной развешаны картинки и фотографии из заморской жизни. Если они христиане и все такое прочее, разве это дает им право понимать все лучше других? «Авиационное пилотирование? — произносит Стивен. — Ему куда больше подошло бы „пилотировать“ такси от аэропорта до города!»
Девочки хихикают, а жена Стивена только улыбается. Стивен снова шутит и смеется, он снова сел на своего конька, и снова все спокойны и довольны. Я понимаю, что если останусь здесь дольше, то не выдержу и начну говорить им гадости. Поэтому я встаю и ухожу. Вслед мне несется громкий смех девиц. Не могу передать, как я ненавижу их в эту минуту.
На следующий день я просыпаюсь в четыре утра, и ненависть все еще кипит во мне. Она клокочет и терзает меня до самого рассвета; она гложет меня весь день, пока я работаю — вожу на грузовике гравий с карьера.
Во второй половине дня, окончив работу, я ставлю грузовик под дом и ловлю такси на шоссе, чтобы опять доехать в город, к дяде Стивену. Я не знаю, зачем еду туда и что буду у них делать. Первую половину пути убеждаю себя в том, что я должен наладить с ними добрые отношения — хотя бы затем, чтобы показать Стивену, что я умею понимать шутки. Но ведь это значит проявить слабость. Глупо думать, что человек может быть искренним, когда шутит со своим врагом. Когда ты узнаешь, кто твой враг, ты должен убить его, прежде чем он убьет тебя. Внутренний голос говорит мне, что я должен разнести все в этом доме на куски, схватить, например, дядюшкино кресло-качалку и раскачивать его что есть силы от стены к стене, от окна к окну, по всем комнатам, пока в них ничего не останется целого, даже этих проклятых лепных украшений.