Современная вест-индская новелла

Коллектив авторов

Наш дядя Стивен — шутник и насмешник. Еще не успев поставить свой велосипед под навес, не успев снять шляпу и велосипедные клипсы, еще не выпив первого глотка рома, он начинает высмеивать все, что попадается ему на глаза. Не знаю, что он нашел смешного, например, в нашем ослике — как будто никогда до этого не видел ослов. Он подтрунивает и над нами из-за этого ослика; он шутил и тогда, когда этот ослик сдох. Позднее, когда мы приобрели грузовичок и на время пристроили его под домом, заклинив толстыми жердями, чтобы не угнали, дядя Стивен и в этом нашел тему для издевки. И вообще, что бы мы ни сделали, ему одни смешки, а мой отец еще и поощряет его, смеясь вместе с ним. Надо мной Стивен вначале тоже подшучивал. «Когда ты женишь его, а?» — спрашивал

он у отца. Отец улыбался: «В следующем сезоне. Я уже присмотрел ему славную девицу». Но когда подрос, я дал им понять, что не очень высоко ценю этот «юмор», и дядя больше меня не трогал.

Нет, он не злой и не жестокий человек, наш дядя Стивен. Просто балагур по природе, которого тоже не обошли заботы и огорчения. Порой ради шутки он не щадит и самого себя.

Как-то раз пришел к нам со своим сыном и говорит: «Мой мальчик никогда не врет». «Это правда?» — спрашиваю я у его сына. «Нет», — отвечает тот. Стивен с хохотом оборачивается к моему отцу: «О господи! Это не иначе, как ваше влияние. Мальчик впервые в жизни солгал сейчас». Таков наш дядя Стивен: всегда немножко серьезности под маской шутовства. Но мы понимаем: все это делается ради одной цели — дабы мы, его родственники, не были такими отсталыми.

Дядя Стивен часто спрашивает у отца, что он думает делать со своим младшим сыном… «Остальные — пропащие люди, — говорит Стивен, — но этого еще можно сделать человеком. Дэйо, друг мой, ты хотел бы стать образованным?» Мой младший брат потирает в задумчивости голую ногу: «Да, я хочу учиться…» Я думаю, это красота нашего малыша делает дядю Стивена таким добрым. Дальше Стивен обычно говорит: «Я возьму Дэйо в город, когда он подрастет». «Хорошо, — отвечает отец. — Бери его с собой — пусть поучится. А то в здешней школе их все равно ничему не научат. Не знаю, чем только эти учителя занимаются у нас?» И я думаю: хорошо, если бы дядя Стивен и в самом деле занялся бы нашим малышом, но я знаю, что сейчас в нашем дяде больше говорят выпитый ром и вкусное куриное кэрри [66] , чем забота о Дэйо. Если б Стивен был чужаком, тогда другое дело. Но он ведь член нашей семьи, нашей смешной семьи… Я не выражаю вслух своих сомнений — ради бога, только бы Стивену не пришла в голову мысль о возможном соперничестве между Дэйо и его сыном… Тогда дяде уже будет не до шуточек, он станет язвить по-настоящему.

66

Блюдо из мяса, рыбы, фруктов или овощей с пряностями.

Я не мешаю Стивену говорить, наперед зная, что чем больше он будет пить и шутить, тем краснее будут становиться его глаза, пока на лице не появится озабоченное выражение… И тогда праздник быстренько закончится, он вскочит на свой велосипед и помчится назад, в город, к своей семье.

Я знаю, что на самом-то деле Стивен равнодушен к судьбе моего младшего брата, потому что его мысли и заботы целиком посвящены собственному сыну. Последнее время все его разговоры в конечном счете сводятся к образованию сына; долгие годы он копит для этого деньги, что ни для кого не секрет. Даже когда настает время дядиному сыну ехать учиться — конечно, в университет, в Канаду, — даже это не приносит дяде Стивену успокоения. Наоборот, вместе с возросшей амбицией у него появляется что-то вроде страха, как у меня — затаенного страха. Он становится похожим на человека, живущего в постоянном ожидании чего-то неизбежного, что принесет ему несчастье. Даже отец замечает в нем эту перемену и начинает поговаривать у него за спиной: «Мой братец заранее готовится потерять сына». Какой счастливец мой папочка — он никогда и не помышлял дать образование своим детям, чтобы они не бросили его…

В одно воскресное утро, вскоре после отъезда Великого Студента в Канаду, заявляется к нам дядя Стивен. Как всегда, без предупреждения. На этот раз он не на велосипеде и не один. Он приехал в автомобиле

и со всей своей семьей. С просяного поля за домом я вижу, как подъезжает автомобиль, как оттуда вылезают одна за другой все дочки Стивена, и думаю: «А у нас в доме беспорядок». Бросаюсь в дом и самым глупейшим образом начинаю поспешно убирать, подметать… Но душа у меня не на месте, я представляю себе, каким выглядит наш дом в глазах этих девиц. Под конец, услыхав шаги подымающихся по лестнице гостей, я прикидываюсь, как и отец, беспечным, будто мне все трын-трава, пусть они видят все как есть и будь что будет.

Они поднимаются наверх. И я вижу презрение на лице Стивеновой христианской жены и на лицах его христианских дочерей. Будь они уродливы или хотя бы некрасивы — это бы еще куда ни шло. Но девицы далеко не уродливы, и потому я начинаю думать, что они правы. Я стараюсь держаться на заднем плане. А моя мамочка, почесывая грязную ногу и нацепив на макушку вуаль — по ее представлению это главная принадлежность настоящей дамы, — улыбается во весь рот: «Но, Стивен, почему же ты не предупредил? А теперь вот жди, пока наш парень не разгонит всю пыль в доме». И она громко смеется, как будто удачно пошутила.

Словно сразу поглупев от «оказанной ей чести», она сама не знает, что говорит. Я бросаюсь вон из дома и бегу в просяное поле, пытаясь подавить свой стыд и гнев.

Я бегу все дальше и дальше, и мне хочется никогда не возвращаться домой. Но день кончается, и деваться мне некуда. Нужно идти назад. Лягушки квакают и поют свои призывные песни в межах и канавах, окна дома засветились слабым светом. Никто меня не хватился. Им и в голову не пришло, что я страдаю от унижения. Никто даже не спрашивает, куда я запропастился и что делал до вечера. Все события заслонила главная новость: Дэйо, мой брат, будет жить в городе — в семье дяди Стивена! Стивен собирается послать его в среднюю школу или колледж за свой счет! Он выучит его на доктора, юриста, на кого тот захочет. Все прекрасно, и все довольны.

Это как сон. Сон, который пришел в неподходящий момент. Мне бы плясать от радости, а я, наоборот, как оплеванный… Дэйо собирается уезжать, и с этого момента я несу его в себе — так же как Стивен несет в себе своего сына, — меня гнетет какое-то предчувствие, будто неизбежно должно произойти что-то такое, что погубит меня. И в то же время у меня в душе, упаси господь, появляется новое желание: я страсть как хочу, чтобы все они — мой отец и моя мать, Стивен и его семья, — чтобы все, кто здесь сейчас есть, разом подохли. Чтобы умерли и похоронили с собой мой позор. Я ненавижу их.

Даже сегодня я имею право их ненавидеть, хотя у меня сейчас больше причин ненавидеть белых, ненавидеть это их кафе, эту их улицу, всех этих людей, которые загубили мою жизнь. Имею право… Но сегодня я уже не я, я живой труп.

Я привык к большому городу: в нем все не так, как у нас. Я привык к ухоженным скверам с черной железной оградой, ощетинившейся пиками, к старым толстым деревьям, растущим прямо посреди широкого асфальта, к дождю, падающему на меня так же, как он падал на Роберта Тэйлора в фильме «Мост Ватерлоо», и к тротуарам, покрытым плоскими листьями разных форм и оттенков: золотистыми, красноватыми, малиновыми.

Кленовые листья… Сын Стивена прислал нам один вскоре после того, как уехал в Монреаль получать высшее образование. Конверт был длинный, марка незнакомая, а внутри еще конвертик, и в нем симпатичный кленовый листочек — один из тысяч листьев, лежавших на тротуаре. Я осторожно ощупываю конвертик и листик по многу раз, рассматриваю марку и мысленно вижу Стивенового сына, идущего по тротуару вдоль черной ограды. Очень холодно. Я вижу, как он останавливается, чтобы высморкаться, смотрит на кленовые листья под ногами и вспоминает о нас, своих двоюродных братьях и сестрах. Он в толстом пальто, которое хорошо защищает от холода, в руке у него портфель. Вот каким я вижу его в Монреале, счастливого Великого Студента, шагающего по тротуару, усыпанному кленовыми листьями. И таким же я хочу видеть моего Дэйо.