Современная японская новелла 1945–1978

Оэ Кэндзабуро

Никогда в жизни Кин не встречалась с мужчинами, у которых не было денег. Есть ли на свете что-нибудь менее привлекательное, чем мужчина, не имеющий денег?! Влюбленный мужчина в нечищеном пиджаке, в белье с оторванными пуговицами, — она испытывала непреодолимое отвращение к людям такого сорта. Любовь сама по себе была для Кин чем-то прекрасным, ее надо было творить, как творят произведения искусства. В молодости Кин слыхала не раз, что похожа лицом на знаменитую Манрю. Она видела как-то раз эту Манрю, когда та уже оставила профессию гейши и вышла замуж: да, в такую красавицу можно влюбиться с первого взгляда. Кин была очарована совершенством ее красоты. Вот тогда-то она и поняла, что без денег сохранить красоту невозможно.

Девятнадцати лет Кин стала гейшей. Особыми талантами она не отличалась, но была хороша собой —

потому-то ей и удалось сделаться гейшей. Вскоре ее пригласили в дом к одному французу, довольно пожилому господину, который путешествовал по странам Востока. Он привязался к ней, называл «японской Маргаритой Готье». Кин и сама любила воображать себя «дамой с камелиями». Мишель-сан был далеко не молод; сейчас он, наверно, давно уже покоится в могиле где-нибудь на севере Франции, но Кин почему-то все не может его позабыть. Перед отъездом на родину он подарил ей браслет с опалом, усыпанный мелкими бриллиантиками, и она бережно хранит этот браслет — единственную вещь, с которой не решилась расстаться даже в трудные военные годы. Мужчины, с которыми привелось встречаться Кин, неплохо преуспели в жизни, но после войны она потеряла их след и ничего не знала об их судьбе. Люди поговаривали, будто у Кин Аидзава солидное состояние, но это не вполне соответствовало истине. Кин никогда не стремилась открыть дом свиданий или стать владелицей ресторана. Все ее имущество составлял дом, по счастью, уцелевший во время бомбежек, и дача в Атами, так что Кин была вовсе не так богата, как могло показаться. Дачу она записала на имя сводной сестры и по окончании войны, как только подвернулся случай, продала. Дни проходили в полной праздности. Прислугу — глухонемую девушку — подыскала ей сводная сестра. Кин жила очень замкнуто. В кино или театры ее не тянуло, а бесцельно бродить по улицам она не любила. Да и не хотелось, чтобы при ярком солнечном свете люди заметили, как она постарела. При дневном освещении постаревшая женщина кажется еще более жалкой. Кин нравилась уединенная жизнь; к тому же она давно уже пристрастилась к чтению романов. Кое-кто советовал ей взять на воспитание девочку, чтобы избежать одиночества на старости лет. Но Кин не любила думать о старости. Дело в том, что Кин никогда не знала своих родителей. Она помнила, что родилась в Осагава, близ города Хондзё, в префектуре Акита; пяти лет ее увезли в Токио и отдали в семью Аидзава, где она воспитывалась как дочь; это было все, что сохранилось у нее в памяти. Кин получила фамилию Аидзава. Вскоре ее приемный отец Хисадзиро Аидзава уехал по делам в Дальний, — он занимался какими-то строительными подрядами, — и с тех пор словно в воду канул; Кин только пошла тогда в начальную школу. Приемная мать — Рицу, женщина деловая, занималась перепродажей акций, сдавала внаем дома.

В те времена на улице Кагурадзака в магазине Тацуи, где шили японские носки «таби», была красавица-дочка Матико. Это был старинный торговый дом. «Таби от Тацуи» ценили даже обитатели особняков в районе Ямано-тэ. Но особенным успехом пользовалась красавица Матико, сидевшая за швейной машиной у просторного входа, декорированного традиционной темно-синей фирменной занавеской. Студенты университета Васэда во множестве приходили в лавку покупать «таби»; люди болтали, что иные из них, уходя, оплачивают не только заказанные носки… Кин была моложе Матико лет на пять-шесть, но тоже славилась в околотке привлекательной внешностью. Соседи прозвали девушек «Две Комати^[5] с улицы Кагурадзака».

Кин исполнилось девятнадцать лет, когда в дом Аидзава зачастил биржевой маклер по имени Торигоэ. С той поры дела в семье Аидзава постепенно пришли в расстройство, приемная мать Рицу пристрастилась к вину, дни потянулись безрадостные, мрачные. Однажды Торигоэ забавы ради овладел Кин. В отчаянии она бежала из дому и стала гейшей в заведении Судзумото, в квартале Акасака. А Матико Тацуи как раз в то время погибла: нарядная, в кимоно с длинными рукавами, села прокатиться в самолете, — тогда это было еще в новинку, — и разбилась над равниной Сусаки. Об этом много писали во всех газетах. Кин выступала под именем Кин’я; вскоре ее фотографии появились в журналах и даже на открытках, которые тогда начинали входить в моду.

Все это было давным-давно. И все-таки Кин никак не может примириться с тем, что ей уже больше пятидесяти лет. Порой ей кажется, что она слишком зажилась на этом свете, порой — что молодость промелькнула чересчур быстро.

После смерти приемной матери все ее небольшое состояние перешло по наследству к сводной сестре Кин — Сумико.

Кин познакомилась с Табэ в ту пору, когда Сумико с мужем держали пансион для студентов в районе Тодзука. Незадолго до того Кин рассталась с человеком, с которым была близка три года: сняв комнату в пансионе Сумико, она наслаждалась свободой и беззаботной жизнью. Это было в самом начале войны на Тихом океане. Студент Табэ часто заходил в столовую Сумико. Кин познакомилась с ним, и как-то незаметно у них завязался роман, хотя Табэ по возрасту годился ей в сыновья. Пятидесятилетняя Кин была моложава и по-прежнему очаровательна — никто не дал бы ей больше тридцати семи, тридцати восьми лет. По окончании университета Табэ сразу же призвали в армию; он ушел на войну в чине лейтенанта. До отправки на фронт часть, в которой он служил, некоторое время стояла в Хиросиме. Кин два раза ездила туда навестить Табэ.

Не успевала она приехать в гостиницу, как являлся Табэ, одетый в военную форму. От него несло отвратительным запахом казармы, но все же Кин провела с Табэ в гостинице две ночи. Она очень устала с дороги и впоследствии говорила, что боялась отдать богу душу в его могучих объятиях. Сколько он ни вызывал ее телеграммами, больше она к нему не поехала. В сорок втором году Табэ отправили в Бирму. По окончании войны он был демобилизован и на следующий год в мае вернулся в Японию. Он сразу же приехал в Токио и разыскал дом Кин в Нумабукуро.

Табэ сильно постарел, передних зубов у него не хватало. Встреча разочаровала Кин, и в душе она распрощалась с былыми мечтами. Табэ был уроженец Хиросимы, но старший брат — влиятельный человек, чуть ли не депутат парламента, помог ему устроиться в Токио и начать какое-то дело, связанное с автомашинами. Не прошло и года, как он, живя в Токио, снова превратился в представительного господина; как-то раз он навестил Кин и сказал, что собирается жениться. Потом они опять целый год не видались.

В самый разгар бомбежек Кин почти задаром купила свой теперешний благоустроенный дом в Нумабукуро и поселилась в нем. От Тодзука до ее нового жилища было рукой подать, и все-таки дом в Нумабукуро уцелел, а бывший пансион Сумико сгорел дотла. Сумико с семьей приютилась у Кин, но, как только война кончилась, Кин выставила сестру и зятя. Впрочем, Сумико очень быстро отстроила себе новый дом на пожарище в Тодзука, так что впоследствии она даже благодарила Кин. Ведь сразу же после войны отстроить жилье стоило пустяки.

Кин тоже воспользовалась обстоятельствами: она продала дачу в Атами, получила триста тысяч иен наличными, купила на эти деньги полуразрушенный дом, отремонтировала его и продала в несколько раз дороже. Когда дело касалось денег, Кин всегда действовала весьма хладнокровно. Опыт научил ее, что деньги обладают способностью расти, как снежный ком, — надо только не терять голову. Кин ссужала деньгами. За высоким процентом она не гналась, предпочитая небольшой процент, но с надежным залогом — так было гораздо выгоднее. Не очень доверяя банкам еще с самого начала войны, Кин старалась по возможности пускать деньги в оборот. Она была не так глупа, чтобы прятать деньги в кубышку, словно какая-нибудь крестьянка. Посредником при всех этих операциях служил ей муж Сумико — Хироёси. Люди умеют развивать поистине бешеную энергию, надо только не забывать о поощрении; Кин хорошо усвоила эту истину.

Теперь Кин жила вдвоем с прислугой в четырехкомнатном доме; со стороны могло показаться, что она ведет унылую, однообразную жизнь; но она не скучала, и, судя по тому, как редко она куда-нибудь выходила, эта жизнь вовсе ее не тяготила. Собаки Кин не держала. Она была твердо убеждена, что крепкие запоры гораздо лучше защищают от воров, чем любой пес, и поэтому у нее в доме замки были надежнее и крепче, чем в любом другом. Прислуга у нее жила глухонемая, и когда кто-нибудь приходил в гости, можно было не опасаться чужих ушей. А все-таки, несмотря на все предосторожности, ей мерещились порой грабители, делалось страшно, что ее могут убить. Случалось, она, затаив дыхание, с тревогой прислушивалась к безмолвию и тишине, которые завладели домом. И только голос радиоприемника, порой включенного с утра до поздней ночи, нарушал молчание.