Современная жрица Изиды
Шрифт:
Елена Петровна говорила о немъ, объ этомъ своемъ «хозяин», очень просто, какъ о самомъ обыкновенномъ явленіи. Я, наконецъ, вдь и стремился къ ней главнымъ образомъ затмъ, чтобы узнать о немъ какъ можно больше. И все-таки, несмотря на все это, я почувствовалъ сразу что-то, какую-то неуловимую фальшь — и меня всего будто обдало холодной водою.
— Елена Петровна, — сказалъ я, — выслушайте меня и, если вы умете глядть на человка и его дйствительно видть, то убдитесь, насколько слова мои серьезны. Я прихожу къ вамъ совсмъ искренно, безъ всякой задней мысли, съ большимъ душевнымъ запросомъ, прихожу затмъ, чтобы получить отъ васъ исполненіе того, что вы общаете, чмъ вы маните въ вашихъ разсказахъ «Изъ пещеръ и дебрей Индостана». Если вы можете — отвтьте на этотъ мой
Она не сразу мн отвтила, но загадочно и долго глядла мн прямо въ глаза своими магнетическими свтлыми глазами, а затмъ торжественно произнесла: «Могу!» — и протянула мн руку.
— Извините, — сказала она, вставая, — я сію секундочку вернусь, только надо приказать Бабул, моему слуг, индусу, который вотъ вамъ двери отворилъ, позаботиться о моемъ обд, не то я голодная останусь.
Она ушла и вернулась черезъ дв, три минуты.
— Ну-съ, мой милый соотечественникъ, государь вы мой Всеволодъ Сергевичъ, — добродушно улыбаясь начала она, садясь передо мною, — небось вы мн не врите, а между тмъ разъ я сказала, что могу, такъ значитъ — могу и хочу! Я вдь ужь, хоть врьте, хоть не врьте — мн-то что! — васъ знала раньше, чмъ П. мн написалъ, я знала, что васъ ко мн притянетъ. Слушайте!
Она какъ-то взмахнула рукою, подняла ее кверху, — и вдругъ, явственно, совершенно явственно я разслышалъ гд то надъ нашими головами, у потолка, очень мелодическій звукъ какъ бы маленькаго серебрянаго колокольчика или эоловой арфы.
— Что же это значитъ? — спросилъ я.
— А это значитъ только то, что хозяинъ мой здсь, хоть мы съ вами его и не видимъ. Онъ говоритъ мн, что вамъ можно довриться и чтобъ я сдлала для васъ все, что могу. Vous ^etes sous sa protection отнын и во вки!
Она глядла на меня, прямо мн въ глаза, и ласкала меня своимъ взглядомъ, своей добродушной улыбкой.
— Такъ-то-съ, сударь мой!
Она мн невольно все больше и больше нравилась. Меня влекла къ ней сразу явившаяся симпатія, а между тмъ, еслибы ея «хозяинъ» дйствительно былъ здсь и проникалъ въ суть вещей и человческихъ мыслей, il ne m'aurait pas pris sous sa protection, такъ какъ я спрашивалъ себя: зачмъ звукъ колокольчика раздался не сразу, а посл того, какъ она ушла и вернулась?
— Вы говорите по-англійски? — спросила она.
— Къ сожалнію, нтъ. Когда-то я учился англійскому языку, но теперь почти забылъ его.
— Вотъ это жаль! Ну да какъ-нибудь обойдемся — а вамъ придется подучиться.
— Да, конечно.
Я нарочно отмчаю здсь мое незнаніе англійскаго языка, которое я нсколько утрировалъ, не желая никого вводить въ соблазнъ своимъ неправильнымъ произношеніемъ и ошибками. Это незнаніе, какъ выяснится въ теченіе разсказа, не только мн не повредило (во все время моихъ сношеній съ «теософическимъ обществомъ» я могъ отлично обходиться русскимъ, французскимъ, нмецкимъ языками); но даже оказалось мн весьма полезнымъ, такъ какъ ставило меня въ исключительное положеніе и при томъ, въ иныя интересныя минуты, давало мн возможность очень спокойно предаваться своимъ наблюденіямъ. Однако не стану забгать впередъ.
— Постойте, я васъ познакомлю сейчасъ съ молодымъ браминомъ Могини, который пріхалъ вмст со мною — сказала Елена Петровна. — Онъ «чела», ученикъ другого махатмы, по имени Кутъ-Хуми, такого же мудреца-аскета, какъ и мой «хозяинъ», только гораздо боле сообщительнаго.
— Могини! — крикнула она — и въ то же мгновеніе дверь изъ сосдней комнатки отворилась, пропустивъ довольно оригинальнаго молодого человка. На видъ ему казалось не боле двадцати пяти, семи лтъ. Небольшая узкоплечая его фигура была облечена въ черный кашемировый подрясникъ; густые изсиня черные волнистые волосы падали до плечъ. Верхняя часть бронзоваго лица поражала красотою, не очень высокій, умный лобъ, правильныя, не черезчуръ густыя брови и великолпнйшіе бархатные глаза съ тихимъ и кроткимъ взглядомъ. Потомъ я видалъ въ этихъ глазахъ совсмъ иное выраженіе, но теперь они были тихи и кротки. Только прямой, но слишкомъ широкій носъ и толстыя синеватыя губы, выступавшія среди не особенно богатой растительности усовъ и бороды, мшали ему быть совершеннымъ красавцемъ. Во всякомъ случа наружность его могла показаться даже очень привлекательной, и нсколько женскихъ сердецъ въ Азіи и Европ могутъ кое-что разсказать о красот этого молодого проповдника новйшей теософіи.
Блаватская подняла руку — Могини изогнулся въ три погибели и почти подползъ какъ бы подъ ея благословеніе. Она положила руку ему на голову, онъ выпрямился и съ большимъ достоинствомъ мн поклонился.
Я протянулъ ему руку; но онъ отступилъ отъ меня и, низко кланяясь, проговорилъ:
— Excuse me, sir, I may not!
— Что это значитъ? отчего онъ не можетъ мн протянуть руку? — спросилъ я Елену Петровну.
— Ну ужь съ этимъ ничего не подлаешь! — объяснила она, — вдь онъ — «чела», все равно, что монахъ, аскетъ — понимаете… онъ долженъ отдалять отъ себя всякія земныя вліянія… знаете ли, онъ на женщинъ никогда даже и не смотритъ…
— Это, конечно, можно понять, но чтобъ мужчинамъ не протягивать руку…
— Онъ выработалъ себ очень тонкую организацію, онъ слишкомъ чувствуетъ вліяніе чужого магнетизма, который можетъ передаться черезъ близкое общеніе, рукопожатіе, поцлуй, а потому ограждаетъ себя отъ этого, желая оставаться совершенно свободнымъ…
Могини стоялъ и посматривалъ то на меня, то на Елену Петровну.
Отъ «челъ» махатмъ она перешла къ своему теософическому обществу.
— Прежде всего вы должны знать, — говорила она, — что цль нашего всемірнаго братства совершенно чужда какого-либо политическаго характера и что «общество» не вмшивается никоимъ образомъ въ религіозныя или иныя убжденія своихъ членовъ. Наши задачи — чисто научныя, мы выводимъ изъ мрака и забвенія восточныя знанія, великія и древнія, оставляющія за собою все, что знаетъ теперешняя европейская наука и чмъ она кичится. Наше общество подорветъ и уничтожитъ подлую, матеріалистическую науку, покажетъ всю ея глупость и нестоятельность. Смотрите — весь этотъ «цивилизованный» міръ гніетъ и погибаетъ отъ безврія. Съ одной стороны матерьялизмъ мнимой науки, съ другой возмутительное поведеніе духовенства, католическаго духовенства — привели всхъ къ неврію. Мы заставимъ не поврить, а узнать безсмертіе души и то, до чего можетъ дойти человкъ, даже на земл, очистивъ и воспитавъ въ себ «внутренняго» человка. Вотъ я… я вовсе не святая… куда мн до святости, батюшка мой! а и я уже знаю и могу многое… вы слышали колокольчикъ! то ли еще услышите и увидите… если только захотите!..
— Какъ не хотть, Елена Петровна.
— Вотъ то-то же оно и есть! только не извольте, сударь мой, глядть на меня такъ подозрительно — вы вдь за дломъ пришли ко мн, «хозяинъ» говоритъ это, а онъ ошибиться не можетъ; ну, такъ подозрительность-то свою вы въ карманъ спрячьте — и ждите — все придетъ въ свое время, и вы устыдитесь этой вашей европейской подозрительности. Сколько людей, ученыхъ, безврныхъ, матерьялистовъ, да какихъ еще завзятыхъ, убжденныхъ, приходило ко мн вотъ съ этой самой вашей «бонтонной» подозрительностью, а уходило совсмъ «моветонами» — повривъ во все… и благодарили меня, спасительницей души называли! Мн на что ихъ благодарность! а вотъ если изъ человка, погрязшаго во всякихъ житейскихъ мерзостяхъ, теософія длала чуть-что не безгршнаго, святого человка, — такъ это, полагаю, недурно…
Раздался звонокъ, и къ намъ вошелъ нкій джентльменъ — впрочемъ, джентльменскаго въ немъ ничего не было. Среднихъ лтъ, рыжеватый, плохо одтый, съ грубой фигурой и безобразнымъ, отталкивающимъ лицомъ — онъ произвелъ на меня самое непріятное впечатлніе.
А Елена Петровна знакомила меня съ нимъ, назвавъ его мистеромъ Джёджемъ (Judge), американцемъ, своимъ близкимъ пособникомъ, который скоро удетъ въ Индію, въ главную квартиру общества, близь Мадраса, въ Адіар, а оттуда вернется въ Америку президентствовать надъ американскимъ теософическимъ обществомъ.