Современницы о Маяковском
Шрифт:
Был бы рад, если бы Вы меня не забыли.
Жду от 5ти до 6ти сегодня Ваших вестей.
ЖМУ ЛАПУ
Вл. Вл.".
Кроме Маяковского, в номере оказался большой сонный старый кот. Мы оба старались его разбудить, но это было невозможно. Разговор с кота перешел на животных вообще, и, рассказывая про свою собаку, Владимир Владимирович несколько раз сказал: "Наша Булька". Тут я решилась и спросила возможно более естественным голосом.
— Чья "наша"?
Не знаю почему, но мне показалось, что Владимир Владимирович ждал от меня этого вопроса. Быстро перейдя через комнату, он подошел ко мне, глядел
— Наша — Мы — это значит: Лиля Юрьевна Брик, Осип Максимович Брик, Маяковский Владимир Владимирович. Мы живем вместе.
— Как жаль, значит, вам нельзя будет взять с собой Бульку в Киев, чтобы показать мне, — произнесла я обычным тоном.
Маяковский пытливо посмотрел на меня. Я собрала все свои силы и со спокойной вежливой улыбкой глядела на Маяковского.
— Вам это все равно, Натинька, или не нравится вам это? — спросил Маяковский.
— Почему не нравится? Это очень трогательно.
Так как Маяковский продолжал глядеть на меня слишком внимательно, я, побоявшись, что смогу потерять свое безразличие и спокойствие, принялась делать цветы из серебряных бумажек от конфет и украшать ими чахлые вазончики, стоявшие на окнах. По дороге домой мы зашли в кондитерскую и купили несколько коробок чудесного киевского шоколада.
— Шоколад свежий-свежий. Вы прекрасно довезете его в Москву, я уверена, что он понравится Лиле Юрьевне, — старалась я болтать как можно веселее.
Маяковский уехал на другой день и записку "Привет Натиньке", которую он обычно присылал мне перед отъездом, я разорвала и выбросила.
В двадцатых числах декабря Владимир Владимирович опять приехал в Киев. Известил меня о своем приезде запиской следующего содержания:
"Здравствуйте хороший товарищ Натинька!
К числу киевских древностей и достопримечательностей прибавился на один день и я.
Буду очень рад если Вы меня не очень забыли.
Хотелось бы что б Вы не забыли меня сегодня же так от 8 до 9.
Жму лапу
Привет
В.В.".
Надо сказать, что за этот месяц я решила не видеться с Владимиром Владимировичем, так как жизнь после его отъездов становилась для меня такой тяжелой и скучной, что рисковала превратиться в одно сплошное ожидание приездов Маяковского. Кроме того, ноябрьский разговор о Бульке не давал мне покою. Но хорошо все это решать, когда Маяковский в Москве. А как не пойти, когда знаешь, что он тут близко, на Николаевской, в ставшем мне уже родным 14-м номере "Континенталя". Одним словом, решимости моей хватило только на то, чтобы явиться в "Континенталь" не к 9, а к 11 часам. Не знаю, из-за этого моего опоздания или из-за чего-нибудь другого, но Маяковский встретил меня мрачно и раздраженно.
— В котором часу вы получили записку? — спросил он, почти не здороваясь.
— В 7 часов.
— Ну?
Может, если бы вместо — НУ — Владимир Владимирович сказал мне что-нибудь другое, я рассказала бы ему откровенно все, но тут я тоже разозлилась и ответила:
— Ну — у меня были приятели, я не могла прийти.
— Мальчишки? — последовал короткий вопрос.
— Не мальчишки, а мои друзья. Я не позволяю себе так говорить о ваших приятелях, — выпалила я.
Теперь, после десяти лет, прошедших после смерти Владимира Владимировича, когда все дальше и дальше отходит от нас человек Владимир Владимирович и все больше и больше становится великий поэт Владимир Маяковский, может показаться чем-то никогда не бывшим эта глупая болтовня где-то в провинциальной
Было уже очень поздно. Владимиру Владимировичу пришлось срочно вести меня домой. На следующий день я была тихой и кроткой, тем более что Владимир Владимирович помнил, что я делала цветы из бумажек от конфет в прошлый его приезд, и принес мне целую коробку шоколаду, набранную по специальному заказу, где все конфеты были завернуты в разные цветные обертки.
"Милая и хорошая
Натинька!
Меня специально посылают в Киев узнать: получаете ли Вы Новый Леф и если нет то почему?
Буду 24 го, останусь вероятно не более дня.
Хорошо бы увидеть Вас в этот день чтоб это был именно день а не какие то сумерки.
Буду ждать Вас или Ваших добрых вестей ровно 24 го, ровно в 4.
Большой привет
Жму лапы
В. В.".
Внизу нарисован цветочек.
Это письмо, посланное из Курска, предшествовало приезду Маяковского в Киев в феврале 1927 года.
24 февраля, ровно в 4 часа дня, вся сияющая, страшно соскучившаяся, я входила в 14-й номер "Континенталя". Маяковский был весел, шутил. Спрашивал о доме, об учебе, о мальчиках. Через некоторое время пришел Асеев, с которым вместе приехал Маяковский. Как ко всякому новому человеку, я очень настороженно приглядывалась к Николаю Николаевичу. Они с Владимиром Владимировичем были, видимо, близки, но мне не понравилось, что Маяковский сразу стал ему рассказывать историю нашего знакомства. Для меня Асеев был оттуда, из Москвы, из неведомой и враждебной мне жизни Маяковского. Я постаралась поскорее уйти.
Совместное выступление Маяковского и Асеева помню плохо, даже не помню, какие Владимир Владимирович читал стихи. После лекции оба провожали меня домой. Владимир Владимирович рассказывал Асееву, какой у меня строгий папа, и мне опять это очень не нравилось.
На другой день лекции не было, и мы условились с Маяковским провести вечер вместе. Но с самого моего прихода начались неудачи:
— Натинька, я просил вчера надеть белую кофточку на вечер. Почему вы этой просьбы не исполнили? — встретил меня Владимир Владимирович.
Я ответила сущую правду:
— Хотелось надеть новое платье.
Маяковский почему-то рассердился:
— Вы должны слушаться меня! Вы для меня надели новое платье или другому хотели показаться в нем?
Не была бы я упрямой хохлушкой, если бы не поддержала этого вызова.
— Конечно, хотела! А слушаться — я никогда в жизни никого не слушалась и слушать не буду.
Маяковский молча ходил по комнате. Я тоже молчала, потом сказала:
— Я хочу уехать в Париж.
— Куда вы хотите уехать? — остановился пораженный Маяковский.
— Хочу уехать в Париж, — твердо произнесла я. Владимир Владимирович смотрел на меня как на сумасшедшую.
— Натинька, что с вами?
— Хочу уехать в Париж.
Дело в том, что, увидев Маяковского таким сумрачным и неласковым именно в тот вечер, которого я так ждала, я твердо решила, что совсем должна перестать видеться с ним. Что для этого не должно быть никаких возможностей, что мне надо уехать. Почему именно Париж показался мне единственным местом, где я смогу освободиться от своих неотвязных дум о нем, я, наверное, не смогла бы сказать даже тогда.