Современность воинской традиции
Шрифт:
Современные спортивные виды ушу, каратэ, тхэквандо не есть сохранение воинской традиции Востока, а выхолащивание оной. Происходит внешне легкая подмена терминов, размывание их смысла, полностью извращающая суть явления, — вместо боевого искусства, самоценного и всегда уникального движения человеческого духа к совершенству, возникает единоборство-спорт, веселое, острое и безопасное для здоровья времяпровождение для одних, способ заработать на жизнь для других.
Поворот происходит сам собой, вряд ли кто-то специально старается разложить собственную традицию. Получается, однако, неплохо, и популяризация, пропаганда и прогресс убивают дух искренности воина надежно и безошибочно. Продавать стали модернизированные варианты стилей, с четкой иерархией разрядов (чего в традиционных прототипах
Казалось, Запад побеждает на поле битвы идей, привычно превращая его в рынок, покупая и препарируя для удобства потребления духовный импульс тысячелетней традиции. Но удобная для восприятия плоская форма не вмещает сути дальневосточных воинских искусств, и Западу это взаимопроникновение культур практически ничего не добавило (если не считать ван-даммовского поперечного шпагата). Есть, конечно, и белые специалисты будо, но это, если хотите, выродки, люди, сменившие привычное мировоззрение на восточное, вросшие в традицию всей глубиной души.
Традиция осталась на Востоке, несмотря на повсеместное государственное противодействие ее существованию. Люди с удовольствием смотрят пекинские и гонконговские ленты с их неуязвимыми и гуттаперчевыми как Чип и Дейл героями, но понимают, это — оперное (ныне — кинематографическое) ушу, а настоящий мастер работает кондуктором в автобусе или сторожем угольного склада (как один из лучших современных специалистов тайцзицюань стиля Чэнь в Китае) и не рвется к миллионным гонорарам и сотням учеников — не тот уровень. И любой здоровяк, даже олимпийский чемпион там понимает, что не нужно задевать этого дедушку, а то будет — непонятно как — очень больно и страшно.
Следует понять, что традиционное дальневосточное боевое мастерство останется исключительно с людьми той культуры, причем с людьми редкими даже на муравьином Востоке, с людьми, неспособными к идейной, тем более к военной экспансии. Следует понять и реальную цену имитаторов, ведущих идейную коммерцию на экзотике, — и не тратить на них время и силы.
Россия
"Синие рубашечки во зеленой ржи.
Синие фуражечки строем вдоль межи.
Синие иголочки во глазах пустых,
Синие наколочки на руках литых,
Синие холодные по сердцу ножи,
Синие свободные дали-миражи.
В синеву одетые чьей-то волей злой,
Сорняки, воспетые собственной землей.
Василечки-цветики на родных пирах.
Синие беретики во чужих мирах."
Светлана Кузнецова
Посмотрите на географическую карту, и вид даже усеченной империи даст ясно понять, что русские умеют воевать лучше любого народа, а тот факт, что ни один язык, ни одно племя "под сенью дружеских штыков" не исчезло с лица Земли, свидетельствует об уникальной милости к слабым и смирившимся, непонятной как бездушному Западу, так и жестокому Востоку.
Сравним, каким смыслом наполняли понятие "милосердие" в средневековой Японии и в России той же поры.
Моральный кодекс самурая — "бусидо" — наиболее полно выражен в книге Ямамото Цунэтомо "Хагакурэ", которая, к сожалению, до сих пор на русском не издана. После нее масса вопросов и значительная часть тяги к восточной экзотике у отечественных любителей воинских искусств пропала бы. Одними из главных героев книги, эталоном поведения воина стали князья Набэсима, семье которых служил автор до пострижения в буддийские монахи. Так живописует он достопамятный пример милосердия своего повелителя:
"В ту пору, как князь Кацусигэ был еще молод, отец его, князь Наосигэ, наставлял молодого господина:
"Тренируясь в рубке, убивай людей приговоренных к смерти". Как-то десятерых преступников выстроили в линию, и Кацусигэ сносил одну голову за другой, прикончив так девятерых. Подойдя к десятому, князь отметил, что обреченный на смерть — цветущий юноша, и сказал: "Утомился я нынче. Последнему оставляю жизнь". И жизнь человека была спасена!"
В России немыслим князь, собственноручно исполняющий обязанности палача "из любви к искусству" (Петра I не будем вспоминать, поскольку он был просвещенным, цивилизованным и т. п. западником), и милосердный московский властелин на Пасху после богослужения шел в темницу и одаривал заключенных кушаньями со своего стола прежде, чем садился разговляться сам.
Конечно, русский люд мог затравить татарских послов собаками, да и друг к другу во время усобиц относился достаточно жестоко, но вырезать печень у пленных "в живую", и есть ее сырьем, дабы приобщиться к жизненной силе побежденных, — такая восточная идея даже кромешникам в голову не приходила.
Суть русской ратной традиции выражена св. благоверным князем Александром Невским: "Не в силе Бог, а в правде!", и путь воина в России был путем религиозного послушания по словам: "Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15, 13). Победа или поражение не были только итогом собственных усилий, плодом мастерства и энергии воинов, таланта и прозорливости полководцев. По грехам врагов поражал их Господь нашим оружием, по грехам Руси склонял ее перед неприятелем, — так воспринимали итоги сражений современники, так поведали о них потомкам.
Была, конечно, преемственная техника рубки и стрельбы из лука, тактика скрадывания в лесу или конной заставы в диком поле, был фирменный штыковой бой чудо-богатырей Суворова. Но не в технике рубки, не в баклановской шашке, не в пластунском умении взять языка в немыслимом месте, не в экстатической разрядке масленничного стеночного боя жила духовная струя русской воинской традиции. Говорили: "Француз боек, да русский стоек", но нельзя же всерьез считать, что стойкость наших солдат оттого проистекает, что "робятушки наши на ржанине вскормлены". Любой из представителей отечественной воинской традиции, — а к ним причислим и литовца Довмонта, 33 года мечом и талантом полководца, после смерти и доныне — святыми молитвами своими ограждавшего Псков, и литовских же князей, стоявших с Боброком в засадном полку, и касимовских татар, и черемиса Шереметева, и князя Багратиона, — любой осознавал себя солдатом великой идеи, отдавшим свою жизненный порыв духовному полю православного государства. Не обязательно это осознание становилось четко аргументированным мировоззрением, — далеко не всегда человек может объяснить другому это глубинное чувство, дающее ощущение правоты, истинности своего пути. Специфически русским в нашей воинской традиции был только ее носитель. Издревле и по сей день, — если у человека русское восприятие мира и своего места в нем, русский стереотип поведения, то пусть он по маме немец, а по папе грек, — из него выйдет именно русский воин (даже если у него второй дан по годзю-рю).
Поэтому, мне кажется, необоснованными и по мотивации авторов, и по способам реализации представляются современные попытки "возрождения" традиционных воинских искусств России, — работа идет в искаженном идейном пространстве мифологемы, в ответ на мнимый "вызов Востока", почти исключительно в области формы.
В первом приближении мотивация формулируется так: раз на Востоке есть множество стилей, тысячи школ с многовековой, чуть ли не тысячелетней традицией, со специфически восточной техникой, — обилием ударов ногами, работой по биоактивным точкам, колотьем кирпичей, сложными психотехниками, доходящими до магии, раз это так непобедимо выглядит на видео, — должны быть и в России некие особые, непохожие на китайско-японские линии воинских искусств, уходящие в прошлый век или в прошлое тысячелетие. И коль скоро восстановим форму, в которой якобы передавалась традиция, возродим и традицию, заглушенную то ли большевистскими русофобами, то ли ортодоксальными церковниками. По идее — это измерение нашей военно-исторической реальности китайским аршином западного производства, непонимание сути боевого искусства.