Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
Она схватилась рукой за горло, откинула голову, из глаз заструились слезы:
— Они приходили опять… А говорили, что не вернутся… И поели. Записку оставили, написали, что…
Невена уронила голову на спинку скамейки и тихо запричитала:
— Как мне жить теперь? Зачем мне жить?! Зачем меня спасли?! О-о-о…
Я оглянулся. По аллее сестра вела какого-то больного. Я махнул ей рукой. Она усадила больного на ближайшую скамейку и подбежала к нам.
— Что с ней? — Она подхватила
— Она разволновалась, — с чувством вины пытался я объяснить сестре. — Хорошо бы проводить ее в палату…
Сестра понимающе кивнула.
— Вставай, Венче! Пойдем, я отведу тебя!
Рыдая и дрожа, Не вена оперлась на руку сестры, та обняла ее, и они медленно двинулись к больничной двери.
Я остался один, облокотился на спинку скамейки и раскинул руки — как распятый… Сколько я сидел там, не знаю…
А бутылку нашли. В тот же день. Именно там, где говорила Невена. Хоть процедура эта была весьма малоприятной.
В управление я прибежал за две минуты до конца рабочего дня и прямо — к кабинету шефа. Гичка уже собиралась уходить.
— Здесь он?
— Здесь. Меня отпустил, а сам еще остался, говорит, много работы. Ну, пока! — надела набекрень легкую лиловую кепчонку, схватила плетеную сумку и скрылась.
Я сел на ее место. Лучше бы, конечно, пойти к себе в кабинет, но я боялся пропустить Кислого.
Гичкина машинка стояла на столе, покрытая черным футляром. Я снял футляр, заложил бумагу и стал печатать. Нет, нет, конечно же, не заявление об уходе — извините, дескать, ошибся, и пока, прощайте. Нет уж, надо иметь мужество пройти свой путь до конца. Я описал новые факты по делу Евгения Томанова и Велики Пановой, предлагал слушанье дела в суде отложить и вернуть его на дополнительное расследование.
Текст занял одну страничку. Но это была бомба. Я представил себе, как взорвет она тихую, спокойную, деловую жизнь управления, как пойдут толки и пересуды, а коллеги и приятели будут подбадривать меня, дескать, не робей, подумаешь, дело великое, с кем не бывает… Но мой провал станет не только моим, он отразится и на шефе, и на управлении, и даже на министерстве… А если я не успею, и дойдет до суда, и прокурор поддержит обвинение… Да, трудная жизнь предстоит. Но разве можно заведомо обречь на смерть или пожизненное заключение невинного человека? Да, конечно, формально невинного, с точки зрения строгого закона. Он, Гено, не лил отраву в еду, да и Велика из соучастницы преступления превращается «всего-навсего» в подстрекательницу. Всего-навсего… По нравственному закону оба они негодяи и подлецы, и я с наслаждением подверг бы обоих полному остракизму и суду совести. Но я работаю в отделе,
…Я постучал в обитую кожей дверь кабинета. Молчание. Я вошел. Кислый что-то писал. Он поднял голову, кивнул мне и снова продолжал писать. Я подошел к столу, положил перед ним напечатанную страничку. Кислый поставил карандаш в пузатую вазочку, взял мою страничку и стал читать. Долго читал, по-моему, даже слишком долго. В конце концов отложил ее в сторону.
— Это пусть останется. А ты свободен.
Снова вынул карандаш из вазочки, придвинул бумаги и занялся своим делом.
Я щелкнул по-военному каблуками, повернулся и почти бегом оставил кабинет.
Свободен! Наконец-то действительно свободен…
Бесконечный июньский день еще длился, но шел на убыль. Даже тюрьма, освещенная красноватым золотом гаснущих лучей, казалась не такой мрачной.
Куда же теперь?
Я легко завел машину и довольно быстро подъехал к дому, где живет Танче. Так — Теперь на четвертый этаж, направо, квартира Романовых, у которых Таня снимает комнату.
Звоню.
Мне открывает пожилая дама с милым лицом и коротко остриженными посеребренными волосами. Смотрит на меня удивленно, с недоумением. Я спешу объяснить:
— Простите, я бы хотел видеть Стоянку Станоеву.
Дама секунды две-три раздумывает, на этот раз взглядом оценивает меня — не вор ли, не бандит? Можно впустить? Решив, что все-таки можно, ведет в глубину коридора, останавливается у одной из комнат и стучит в дверь:
— Таня, это к вам! — и, удостоив меня милой улыбкой, исчезает.
Я вхожу. Сажусь на первый попавшийся стул. Таня смотрит на меня, как на внезапно появившегося невесть откуда динозавра. Потом краснеет, ее длинные ресницы слегка вздрагивают. А я вдруг начинаю хохотать. И не могу остановиться. Не знаю, веселый ли это смех, но что в нем освобождение от тяжести, которая грузом лежала на душе все эти дни, — это точно. И Таня, Танче, умница Танечка понимает и тоже начинает смеяться. Потом вдруг прикладывает палец к губам и кивает на дверь. Ее хозяйка, скорее всего, очень любопытна. Я встаю, подхожу к Тане и обнимаю ее, что есть силы. Она целует меня в нос. Прекрасно!
— Я сварю тебе кофе, хочешь? — говорит она, все еще улыбаясь.
Я не пью кофе в это время — потом буду плохо спать. Впрочем, кто знает, удастся ли мне вообще заснуть в эту ночь… Но отказаться тоже нет сил.
— Кофе? Великолепно! Я только об этом и мечтал!