Современный болгарский детектив. Выпуск 3
Шрифт:
О смерти Марии я узнал прежде Георгия. Мимо проезжал грузовик с добровольцами, едущими на фронт, меня оттуда окликнул соученик, с которым мы «месте исчезли из нашего городка по приказу комитета, но с тех пор мы с ним не виделись.
— Что нового в наших краях? — Я бежал рядом с грузовиком, который пробирался сквозь толпу.
— Да так, ничего особенного! А что тебя интересует?
— Ты знаешь что-нибудь про Марию?
— Какую Марию?
— Нашу Марию!
— А-а, из тира, что ли?
— Да, да! — закричал я сквозь уличный шум.
— Самоубийством кончила! Позавчера! Она в общем очень помогала нашим, может, не сама, а кто-то ее и…
Гремучий грузовик скрылся, парень только успел махнуть мне рукой, а я… я чуть не грохнулся прямо в грязь. Ах, будь оно все проклято! Пока мы с Георгием гонялись за сбежавшими в лес полицаями в Северной Болгарии, их дружки убили нашу Марию, маленькую нашу, нежную, красивую Марию… Самоубийство? Да это же чушь, абсолютная глупость, у нее не было никаких причин для самоубийства, ее, вне всякого сомнения, застрелили во время одной из акций, или это сделал какой-нибудь ночной «храбрец», потому что так было безопасней.
Много позже я понял, как произошла эта ошибка. Для меня «наша» означало именно нашу Марию, а парень понял меня совсем иначе. Одно время не только мы втроем, но и все ребята из нелегального комитета потянулись в тир старшей Марии учиться стрелять и в шутку стали называть ее точно так же «наша Мария». Но кто бы тогда смог все это свести воедино и сообразить, о чем, вернее, о ком идет речь?
Георгий воспринял эту весть, оказавшуюся отчасти ложной, гораздо более сдержанно, нежели я предполагал, он только время от времени цедил сквозь зубы: «Будь они прокляты» — и молчал больше обычного.
Мы тут же попросили, чтобы нас отправили домой, — впрочем, с такой просьбой мы обращались с первых же дней после 9-го, но и тогда, и теперь нам отвечали, что мы нужнее в других местах. На этот раз «другое место» был фронт. Через два дня нас одели в военное и отправили добивать немцев. Сначала мы служили в одной части, но в Венгрии Георгий был ранен и остался в госпитале, а я продолжал путь на запад. Мы потеряли друг друга надолго. После войны меня послали учиться в Москву, а он, как я узнал позже, проводил коллективизацию в Северной Болгарии, в тех же местах, где мы преследовали полицаев. Работа у него была тяжелая и неблагодарная, потому что на этот раз он вел борьбу не с врагами, а со своими. Похоже, что именно тогда душа у него огрубела, затупилась, Бог его знает, может, если бы я был на его месте, со мною было бы то же самое. Теперь легче всего обвинить таких, как Георгий, во всех грехах и ошибках той поры.
Встретились мы с ним через шесть лет — в пятьдесят первом. Я тогда уже вернулся в Болгарию, начал работать, и мне нетрудно было найти его. А до этого, за шесть лет моего отсутствия, я никому не писал писем — некому было писать. Правда, из Москвы я сделал несколько попыток узнать, где находится мой друг, но ни на один запрос не получил ответа.
Итак, прошло шесть лет, и мы наконец встретились. Георгий изменился и даже постарел больше, чем я, — если о человеке двадцати пяти лет можно сказать, что он «постарел». Я с удивлением смотрю на нынешних двадцатипятилетних недорослей и вспоминаю, что мы в свои двадцать пять были уже вполне зрелыми мужчинами. Мы обнялись с Георгием, я даже не удержался и пустил слезу, а он, Георгий то есть, поглядел на меня как-то пристально и странно, и мне показалось, что какая-то часть его существа вычеркнула меня из глубин памяти и любви и вписала куда-то, в какой-то другой список, где я почувствовал себя очень неловко и неуютно.
Потом, наблюдая за ним, я понял, что этим новым для меня взглядом он смотрит почти на всех вокруг, и немного успокоился. Я понял и то, что у него, к сожалению, сильно сдали нервы. Мы выжили и получили свободу, но за это каждый должен платить.
Впрочем, вступая на путь борьбы, мы не думали только о собственном счастье. Мы были скромны в своих желаниях, и я мог бы с полным правом сказать о себе — да, я счастлив. Думаю, то же самое мог бы сказать и Георгий. Но это до вести о смерти нашей Марии. Ее нет с нами, и это единственное, что омрачало мою жизнь. К тому же я нещадно корил себя за то, что до сих пор не смог вырваться из круга своих дел (в буквальном и переносном смысле, я же следователь, да еще по особо важным делам) и съездить в наш городок, чтобы положить на могилу Марии ее любимые гвоздики.
После бурного потока вопросов — где он сейчас, кем работает, есть ли семья, как так получилось, что мы потеряли друг друга из виду, я сказал именно ту фразу, которую много раз произносил про себя, — я был бы совсем счастлив, если бы наша Мария была с нами, но ее уже нет среди живых.
— Поедем в наш город, положим цветы на ее могилу, а потом я наконец займусь этим самоубийством, не верю я, что она сама могла это сделать, и если кто-то…
— Мария жива, — сухо заметил Георгий.
Мне в грудь будто ударило крупнокалиберным зарядом. Горло в момент пересохло, голова пошла кругом, я едва устоял на ногах.
— Я… я говорю о нашей Марии… — Губы у меня одеревенели, а из горла доносился еле слышный сиплый шепот.
— «Нашей»? «Нашей» нет, есть ихняя… — так же сухо, как о чем-то совершенно постороннем, заявил он.
— Да я же не о старшей говорю, черт возьми! Я о нашей, нашей Марии! Твоей и моей!
— «Твоя» Мария жива, убила себя старшая, если, конечно, «наша» не всадила в нее пулю, чтоб не выдала ее. Этого я пока не знаю.
Голова моя по-прежнему шла кругом, и я никак не мог сообразить, о чем толкует этот странный, неузнаваемый мой друг детства.
— Нет, ты прямо скажи мне — ты уверен, что наша Мария жива?
— Можешь поехать туда, и сам убедишься. Только не теперь.
— А ты был там?
— Буду скоро.
— Так чего же мы ждем! Поехали вместе! Сейчас же! Немедленно!.
Тут я вспомнил о том, что он только что упомянул про какое-то убийство.
— Что за убийство? Кого надо было выдавать?!
Лицо у Георгия стало совсем непроницаемым.
— Она боялась, что та выдаст ее связи с полицией. Валялась там в кибитке с ними и под шумок небось называла имена наших товарищей, а может, и еще что-нибудь… В общем, назначено расследование.
— Ты что, рехнулся?! Ты о чем это? — Я был просто вне себя. — Мы же о Марии говорим с тобой! О нашей Ма-ри-и! Какое еще расследование?!
Георгий поглядел на меня как-то отчужденно, стиснул зубы и медленно проговорил:
— Свилен, не заставляй меня жалеть о том, что я рассказал тебе больше, чем следовало. Потому что мне бы не хотелось, чтобы и ты потом пожалел об этом.
Я все ждал, что он добавит: «Мы же друзья». Но — не добавил. Мне впервые стало страшно, я понял, что боюсь его, Георгия, своего старого друга.