Современный болгарский детектив
Шрифт:
Они взяли брошенную трехмесячную девочку, назвали ее Зефирой. Красивое имя, Стамен его придумал. Целый год ходили по родильным домам и детским садам. Обдумывали, прикидывали. Странно было, сколько хороших детей бросают матери, точно котят, где придется — в сквериках, в залах ожидания, под чужими дверьми... «Плетка по таким плачет, — говорил Стамен сквозь зубы. — Сечь таких на площади, как в старые времена».
В конце концов какая-то акушерка, тронутая их самозабвенным постоянством, шепнула, что ее пациентка, хорошая девушка, скоро родит в больнице. Из хорошей семьи, совсем неопытная, доверилась какому-то — тоже небось из приличной семьи... Молоденький, верно, чего ему. Танцы, ухаживанья,
Они видели будущую мать — в длинном халате, с волосами, спрятанными под косынку, она выглядела старше своих лет. Начали они тайком подкармливать ее фруктами, сладостями. Надеялись, что, если будет хорошо питаться, уж обязательно родит им здорового ребенка. Беременная, подобно пчелиной матке, принимала их внимание и заботы без проявления благодарности или любопытства. Родив слабенькую, болезненную девочку, она вскоре исчезла. На третий месяц, под вечер (был вторник, апрель месяц — этот день навсегда запомнился), акушерка принесла и вручила им теплый конверт — пеленки были со штампом больницы...
Так все и началось — радости и бесконечные переживания вместе. А вдруг молва — неуловимая, неумолимая — настигнет их девочку и поймает в свои сети? А дети — жестокие, как все невинные существа, — крикнут ей обидное слово, которое сметет их болезненную предусмотрительность и хрупкую самоуверенность девочки. Они не засиживались долго ни в одной квартире, ни на одной стройке. Слава богу, везде знали его упорную до сумасшествия работу, ценили сообразительность и дисциплину. Случайный взгляд, ненароком грозящий проникнуть в их тайну, болтливое любопытство знакомых их пугало, и они, словно птицы, разбуженные хлопком или окриком, улетали на новое место.
Они обожали свою девочку. Покупали ей самую дорогую одежду, и обувь, и ноты для аккордеона и гитары, и разные спортивные снаряды. Зефира училась посредственно, росла капризной и непослушной, но отец ее прощал: столько ведь школ сменила, разные учителя и разные подруги... Походка у девочки была странная — будто по волнам ходила, чуть расставив руки, чтобы удержаться на гребне. Росла быстро — благодаря усиленному питанию и шоколадкам, которые Стамен без конца покупал. Мать, озабоченная и молчаливая, жила в постоянном, вечно скрываемом страхе — что за женщина была та, которая родила им Зефиру? А отец? Кто тот артист, который не вышел на сцену, а стоял себе без имени и лица за кулисами их драмы? Кто они были? Нормальные хоть люди? «Все это еще выяснится, шила в мешке не утаишь, — говорила она себе. — И надо надеяться на лучшее, только тогда мы живы и здоровы на этой земле».
В четырнадцать лет дочь выглядела на все семнадцать — у нее были длинные ноги, округлые плечи и грудь взрослой девушки, но Зефира еще не сознавала себя взрослой. Она была так наивна и непосредственна, что Стамен трепетал от страха и тревоги за нее: не дай бог какой-нибудь шалопай приметит... «Убью, удушу, уничтожу того, кто посмеет тронуть мое чадо!»
Стамен просыпался в четыре и слушал, не крадется ли кто (слух у него был острый, даром что в грохоте железа жизнь проходила). Ноги его становились проворными, как у молодого, когда требовалось за ней последить. Боялся землекопов — мускулистых, летом полуголых мужиков, — боялся красавцев пройдох, без которых ни одна стройка не обходилась. Но самыми опасными считал он шоферов — подлое племя, сегодня здесь, а завтра там, погрязшее в деньгах и легких приключениях со случайными девками.
К тому же что видела его Зефира, кроме созидательного уничтожения и разрушения? Дома, исчезающие в облаках пыли. Скрипящие заборы, скрипящие перед тем, как упасть навсегда.
Моросил мелкий дождь, бескрайнюю водную стихию и вправду будто несло к берегу вместе с ветром и крупными брызгами. Глаза Зефиры становились голубыми, когда она радовалась, и зелеными, точно два листочка, когда плакала. У кого были такие переменчивые глаза — у матери, у отца? Если девочка упрямилась, она зло поджимала нижнюю губу. Передние зубы у нее были слишком крупные — чей это был рот, чья привычка прикусывать губу перешла к ней?
Болезненное влечение к красоте Зефира унаследовала уж точно от этих оболтусов. Она собирала ракушки мидий, похожие на ее перламутровые ногти, птичьи перья, засушенные цветы, бабочек, похожих на цветы. Коллекционировала фотографии артистов — только красивые лица. В ее комнате стояла ваза, книги у нее были всегда аккуратные, чистые. В окно была видна стройка — из конца в конец, словно карта, раскрытая перед глазами путешественника. Вдали — очертания берега и холмов, туманных и загадочных в эту дождливую осень.
Стамен любил свою дочку тяжкой, святой любовью, которая держала его в постоянной тревоге. Бывало, он догонял ее за порогом и, положив ладонь на лоб, проверял, нет ли у девочки температуры. Он копил деньги ради нее, позволял ей одеваться как взрослые девушки. Однажды принес ей импортные туфли — с бантами, с серебряными каблуками.
— Убьется еще, — сказала его жена, протирая обновку своим фартуком. — Куда ребенку такие высокие каблуки?
— Она не ребенок, — ответил Стамен. — Убери их до выпускного вечера. Не так уж он и далеко, как кажется.
С зоркой неприязнью он наблюдал, как жена заворачивает туфли в ветхое полотенце и прячет их в стенной шкаф. Руки у нее были точно лопаты. Почти всегда она ходила босая, ноги не терпели обуви.
Сев к столу, Стамен вытащил из ящика лист бумаги, развернул. Вгляделся в прямые четкие линии, которые представляли собой план двухэтажного дома, и сказал жене:
— Всю ночь сегодня думал над этим вопросом...
— Хорошо, — сказала жена — просто так, по привычке соглашаться.
— Знаешь, Виола, — продолжал муж, — я видел две комнаты, примыкающие друг к другу. И широкую стеклянную дверь между ними — чтобы был простор.
— Внизу же есть простор?
— Да там ведь будем мы... Где же разгуляться гостям Зефиры? У них там будет место для танцев — пятачок, что ли? Как молодые говорят?
— Пятачок.
— Ну, ежели им нравится — сделаем пятачок.
Жена смотрела на Стамена, кривя губы, затаив негодование и насмешку. Уже шесть лет они вынашивали план воображаемого дома. Удлиняли комнаты, отрезали лестницы, перекраивали сад. Мотаясь со стройки на стройку, мечтали, как зацепятся где-нибудь за твердую землю, купят участок в самом хорошем городе и построят этот дом.