Современный чехословацкий детектив (сборник)
Шрифт:
— Может, ты и права, Юлия, — возразил он спокойно, стараясь не выдать горечи, однако чутье подсказывало ему, что он «взял след» и надо по нему идти. — Все очень сложно. Я тоже порой думаю, а вдруг это лишь мое воображение, вдруг дело обстоит совсем не так, как я предполагаю. У меня ведь есть кое-какой опыт, и он мне велит прежде семь раз отмерить, а потом уж резать.
— Дело твое, только я не желаю в это встревать.
— Согласен, Юлия, тебе нужен покой. Сейчас тебя нельзя тревожить. Хотя бы пока ты не свыкнешься с горем. Но мне и вправду нужна твоя помощь. Понимаешь, Юлия, мне без тебя не обойтись. В интересах дела.
— В интересах дела! — Калас заметил, что эти слова ей особенно не по нраву, беспокоят ее и злят. — Лучше уходи отсюда, Якуб. Уходи! Мне пора кормить кур.
— Как знаешь, Юлия, — сказал он, решив на этом кончить. Но напоследок, словно по наитию, добавил: — А то давай расскажу,
— Смерть моего мужа? Еще чего! Иди уж, иди, глаза б мои никого не видели!
Юлия Крчева старалась говорить решительно, твердо, однако по ее голосу чувствовалось, что она вот-вот расплачется. И она в самом деле расплакалась.
— Успокойся, Юлия, — сказал он уже на пороге, послушавшись своего внутреннего голоса, — тем, что закроешь глаза на правду, ты ничего не изменишь. Поверь мне, я за свою жизнь всякого навидался, меня ничем не удивишь. Многое теперь для меня потеряло смысл. Но правда… она по-прежнему важна. И я хочу выяснить правду о смерти твоего мужа.
— В милиции твои дружки покажут тебе протоколы, — сказала Юлия Крчева уже немного спокойнее. Еще минута — и, пожалуй, она снова предложит незваному гостю табурет. Но он знал, что больше не стоит присаживаться. Упомянув о смерти ее мужа, он исключил возможность доверительных отношений. Ведь он нагнал на Юлию страх, тревогу, посеял в ее душе опасения. Только еще одно он ей скажет, поделится своей догадкой, пускай задумается, это ее начисто выбьет из колеи, заставит выложить все, если, конечно, она что-нибудь знает. Но ответ он выслушает уже в следующий раз. Сегодня же ограничится несколькими словами:
— Я был в милиции и видел протоколы, точнее — протокол осмотра трупа. Не думай, мои бывшие сослуживцы не так уж сговорчивы. Наверняка зубоскалили по моему адресу. Смеялись, мол, я сую нос в завершенные дела, но я-то считаю, что дело Бене вовсе не завершено. Я не криминалист и никогда им не был, я обыкновенный участковый, к следствию имел отношение лишь от случая к случаю… В жизни я немногого добился, ты тоже можешь так думать, но сейчас я почти уверен: твой муж…
— Что мой муж?! — Женщина посмотрела на него с ненавистью, и он понял, что, по всей вероятности, перегнул палку. — Почему ты не оставишь меня в покое? Зачем тревожишь сон мертвого? Радуйся, что вышел на пенсию, и не отравляй людям жизнь!
— Я-то что, Юлия… — Якуб наконец переступил порог. — Сейчас уйду, чтобы ты не подумала, будто я, не дай бог, навязываюсь. Хочу только, чтобы ты знала мое мнение… и наверняка не только мое,… Бене стал жертвой насилия.
Калас не спеша вышел, притворив за собой дверь. Эффектно, будто один из тех прославленных сыщиков, каких он видел в кино или о которых читал в книжках. Жертва насилия! Не слишком ли смело сказано? Ведь пока у него нет никаких доказательств, и кто знает, будут ли они потом? В голове полно вопросов; занятый своими мыслями участковый даже не почувствовал пристального взгляда стоявшей у окна Юлии, который провожал его, пока он не скрылся за углом.
4. Она бесследно исчезла, точно сквозь землю провалилась
Якуб Калас размешал в ведре цементный раствор, подготовил кирпичи, приставил к чердачной двери стремянку. Собирался использовать этот пригожий прохладный денек с редкими облачками в небе для ремонта трубы, выходящей на крышу над горницей. Вынес на двор строительный материал и принялся за дело. Все шло как По маслу, он даже начинал гордиться, что у него так здорово получается. Кабы ему захотелось подхалтурить Подручным каменщика, он спокойно мог бы зашибать Крон по двадцать-тридцать в час. «На что-нибудь я еще сгожусь», — утешал он себя, хотя от усталости ломило все тело. Справившись с работой, Калас умылся и решил сходить в корчму на кружечку пива. Его тянуло к людям. На инвалидной пенсии он еще меньше года, стал постепенно привыкать к одиночеству, к жизни без спешки, к тому, что во всем должен полагаться только на себя, но с тех пор, как он узнал о несчастье, случившемся с Бене Крчем, в его душе поселилось беспокойство. Всегда он немного завидовал самоуверенным, внешне невозмутимым и беспечным криминалистам, умевшим говорить о самом страшном преступлении как о прошлогоднем снеге. А его выводила из себя даже самая скромная потасовка в корчме. Не зря за ним утвердилась репутация жесткого человека. Городские подонки предпочитали залезть в свои норы и не высовываться, пока не дознавались, что он дома и собирается отоспаться — наверстать упущенное за долгие часы ночного дежурства. Пожалуй, именно из-за своей дотошности он и не дотянул до более высокого чина, хотя возможностей было предостаточно. «Сверчок ты мой запечный», — говаривала жена, пока они жили вместе. Калас любил
В корчму Калас так и не зашел. Предпочел как следует поужинать, потом сделал себе вечернюю инъекцию инсулина, ободрал кролика, залил тушку маринадом, шкурку начерно очистил от остатков сала и натянул на проволочную распорку, подмел двор, подбросил кроликам сена, нарвал для них и молодого клевера.
Вернувшись в горницу, Калас закутался в одеяло. включил телевизор. Затапливать не хотелось. Он убедил себя, что выдержит часок-другой у экрана и без веселого потрескиванья в печке. Только эта печь и напоминала о родителях. Все вещи он вынес в сарай и сжигал одну за другой. Лишь доски от шкафов и кровати использовал при постройке крольчатника. Печка помнила еще времена его младенчества. Она хорошо сохранилась: старики топили ее одними дровами. Даже заново белить не пришлось. Достаточно было с вечера хорошенько протопить — и печь надежно удерживала тепло до утра.
Когда позднее Якуб Калас вспоминал этот вечер, он не мог с уверенностью сказать — то ли передача оказалась неинтересной, то ли мысли о Беньямине Крче отвлекли его от серебристого четырехугольника. Во всяком случае, он выключил телевизор, лег и стал раздумывать. Мысленно сортировал и раскладывал по полочкам сведения, которые после смерти Крча в виде сплетен и всяческих погадок распространились по селу. Кое-что он успел дочерпнуть и в милиции. Лейтенант Врана, начальник следственного отдела, не пришел в восторг, узнав, что бывший участковый лезет в его огород. Но в конце концов сжалился над Каласом, показал ему протокол осмотра трупа, однако о том, что эта трагедия могла иметь и насильственный пролог, не обмолвился ни словом, не упомянул даже, продолжается ли следствие. Он держался так, точно хотел сказать: решайте сами, дядюшка Калас, как расценивать этот случай, я ввел вас в курс событий, картина вам ясна. Потом Якуб Калас упрекал себя: надо было сделать выписки, не пришлось бы теперь полагаться на одну память. Он не сомневался, что причина смерти Бене — вовсе не какое-нибудь случайное стечение обстоятельств и не только изрядное количество спиртного, но доказательств не имел, и это его злило. Как раз это его и злило.
Якуб сбросил перину, встал и сварил кофе. Бросил в чашку сахарина. Сладкая мерзость! Закурил сигарету и нетерпеливо, точно речь шла о чем-то неотложном, вновь попытался восстановить, как все было.
Если уж на то пошло, знает он немало, вполне достаточно, чтобы утверждать: в тот вечер произошли вещи необъяснимые, независимо от того, есть тут связь со смертью Крча или нет. О них-то он и думал, их-то и пытался понять. Легко рисовалась такая картина: в Братиславе на вокзал перед самым отходом поезда врывается запыхавшаяся парочка, слышен свисток к отправлению, со смехом и визгом молодые люди влетают в вагон и ищут свободное купе. Мысли об этой молодой и наверняка легкомысленной парочке даже подняли ему настроение. Неважно, что Якуб не знал ни ЕЕ, ни ЕГО. В милиции он выяснил хотя бы то, что молодой человек показал при допросе: они собирались провести ночь в полное свое Удовольствие. Когда на улице дождь, нет лучше места, чем постель. А парень явно был по этой части, что называется, не промах. Но совпадало ли это и с ЕЕ планами? Кто знает! Она бесследно исчезла, точно сквозь землю провалилась. Известно было лишь, что вместе с парнем она доехала до села, пообещала, что приведет его к себе домой и уложит в постель, согретую ее молодым стройным телом. Прежде чем девушка остановилась перед домом Беньямина Крча (в самом деле, почему именно перед его домом?), они допили бутылку албанского коньяка. Потом красавица погладила кавалера по щеке, по мокрым волосам и сказала (если, конечно, тот не сочиняет):
— Обожди, воробышек, сперва я выясню обстановку.
Парень кивнул, и девушка вбежала во двор. Вбежала — и не вернулась. Сильный дождь, пронизывающий, холодный; молодой человек до костей промок, да и терпение его было на исходе. Поняв, что ждет слишком долго, он решил войти — пускай родители его симпатичной знакомой думают о нем, что хотят. В конце концов, он приехал не к ним. А если что — скажет, чтобы катились колбаской. В чем они могут его упрекнуть? Какую дочь воспитали, такого кавалера она и подцепила. Набравшись смелости и придя к выводу, что имеет право на решительные действия (ведь тут уже пахнет подвохом!), он ринулся в дом. Но на кухне обнаружил только пьяного Беньямина Крча и его пораженную вторжением незнакомца жену.