Современный египетский рассказ
Шрифт:
По всему было видно, что мой сосед — ревностный блюститель приличий: он ничего не прощал людям. Сам же он ни разу не вспомнил о приличиях с той минуты, как сел рядом со мной. Он один занял две трети сиденья и уперся локтем мне в бок, заглядывая поверх моего плеча в мою газету. Не выдержав, я сложил ее и отдал ему. Он пробежал беглым взглядом по заголовкам и тут же вернул мне. Однако едва я развернул ее снова, как опять почувствовал его взгляд через мое плечо. Потом он принялся разглядывать мое лицо, словно желая убедиться, что я действительно похож на одного из его знакомых. Когда я вынул бумажник, чтобы заплатить за проезд, он стал изучать его содержимое и возмущенно фыркнул, обнаружив, что бумажник пустой. Даже мои ботинки не укрылись от его пристального взгляда. Вероятно, он хотел узнать, новые они или уже
Я сидел далеко от окна, и мне ничего не оставалось, как наблюдать за пассажирами. Однако этого развлечения хватило ненадолго. С первого взгляда можно было понять, что все они — точные копии моего бесценного соседа. Тогда я тоже обратил свой взор к юноше и девушке. Я заметил, как менялось выражение лица юноши, пока он рассматривал свою попутчицу, ее волосы и фигуру. Очевидно, она понравилась ему. Может быть, сначала она привлекла его внимание, как всякая хорошенькая девушка привлекает внимание молодого человека, но потом я увидел, как улыбка на его лице стала шире, лицо засветилось, пальцы возбужденно и бессознательно терзали цепочку. Я подумал: «Прекрасно. Он хочет заговорить с ней».
Юноша сколько угодно может смотреть на девушку, это нетрудно. Улыбнуться ей — еще проще. Но вот заговорить с ней — уже проблема.
Когда я был студентом, чуть ли не каждый день кто-нибудь из друзей отзывал меня в сторону и начинал свой рассказ с длинными предисловиями, уверяя, что речь идет не о нем самом, а об его товарище. Вскоре рассказчик забывался и продолжал взволнованно: «Я люблю, я обожаю ее! Она такая красивая! Я вижу ее каждый день, сижу рядом на лекциях (или в автобусе) и часто улыбаюсь ей; иногда мне кажется, что и она мне улыбается… Ну скажи, что мне делать?» И я советовал: «Заговори с ней!» Тогда несчастный начинал нервно смеяться и восклицал: «Это я и сам знаю! А только как? Как мне с ней заговорить?» С этим вопросом он обращался, конечно, не только ко мне; я был одним из многих, кому он поверял свои сомнения и кого просил о помощи. Однако проблема так и оставалась не разрешенной многие месяцы, а иногда и годы. Один мой товарищ любил свою избранницу целых пять лет, не осмеливаясь заговорить с ней. А когда наконец, собрав всю свою храбрость, он выпалил ей несколько заранее заготовленных фраз, то так растерялся, что, пробормотав какие-то извинения, тут же выбежал, не дожидаясь ответа.
А девушкам тоже не легче. Правда, они не кричат всему миру о своих чувствах, как юноши. Они страдают молча: пылающий в их груди огонь, который разгорается еще сильнее от нежных песен и романсов, не погасить слезами и вздохами. Так мы и существовали — юноши и девушки, — обмениваясь взглядами и улыбками, и при этом нас разделяла невидимая, неизвестно кем построенная прозрачная стена, которую никто не отваживался разрушить… Но наше время прошло. Мы и не заметили, как соседские ребятишки, недавно совсем еще маленькие, выросли, голоса их окрепли, а у некоторых даже появились усы. Теперь в разговоре с нами они не перестают повторять, что они тоже взрослые…
А юноша в автобусе все улыбался, смущенно и растерянно, и переминался с ноги на ногу. Он то искал что-то глазами под сиденьями, то вдруг поднимал голову и принимался изучать потолок автобуса, при этом изо всей силы сжимая поручень, чтобы показать, какие у него крепкие мускулы, потом оглядывался на пассажиров и тут же снова обращал свой взгляд к девушке.
Я усмехнулся. Перед юношей стояла та же проблема, что доставила много неприятных минут в свое время и нам. Смущение его было очевидным, и я был готов держать пари, что ему не добиться успеха.
Он продолжал атаковать девушку взглядами, но та не отрывала глаз от своего маленького брата. Однако на лице ее блуждала легкая загадочная улыбка. Было ясно, что хотя она не смотрит на юношу, но давно заметила его присутствие и эти настойчивые взгляды — ведь у каждой девушки словно тысяча невидимых глаз, тайно сообщающих ей обо всем, что происходит вокруг.
Я увлекся этим состязанием. Мне хотелось, чтобы все так и оставалось: юноша продолжал быть растерянным и смущенным, а девушка — неприступной и стойкой. Внезапно я обнаружил, что не один слежу за молодыми людьми. Случайно встретившись взглядом с моим соседом, я догадался, что и он наблюдает за этой парой. Мы оба смутились, и он, нахмурившись, сделал вид, будто смотрит прямо перед собой. Это, однако, не мешало ему продолжать украдкой следить за происходящим. И сам я, хоть и был смущен, все же продолжал бросать незаметные, как мне казалось, взгляды в ту же сторону, боясь прозевать развитие событий. Оба мы старались не смотреть друг на друга, а если взгляды наши все же встречались, мы тотчас устремляли их на человека с приплюснутым носом, который стоял рядом с нашими героями. Так мы играли в прятки…
Но вот автобус притормозил, потом снова двинулся вперед. Обычно, когда автобус после остановки резко трогается с места, пассажиры отклоняются назад и толкают своих соседей, потом оборачиваются, смущенно улыбаются и просят прощения. Так же было и на этот раз. Юноша повернулся к девушке и, улыбнувшись, извинился. В ответ она тоже вежливо улыбнулась. Юноша пришел в необычайное волнение, даже ноги его заплясали на месте, словно пытаясь устроиться поудобней среди окруживших их многочисленных тяжелых ботинок. Его лицо то хмурилось, то расплывалось в улыбке, то становилось беспомощным. Один раз он вдруг обернулся к своей соседке, как будто решив что-то, но тут же сник и промолчал.
Девушка крепко держала за руку брата, уставившись куда-то в угол, и больше уже не оборачивалась.
Я взглянул на соседа. Он распахнул пальто — очевидно, ему стало жарко. Забыв о приличиях, он всем телом подался в сторону, где стояли те двое, и ни на мгновение не отрывал от них взгляда…
В это время юноша резко повернулся и, нагнувшись к девушке, снова стал извиняться, да с таким видом, будто сообщал ей что-то необычайно важное. На этот раз девушка ничего не ответила, только низко опустила голову и покраснела. Я был взволнован. Наступал критический момент. Но тут один из пассажиров, толстый, с большим животом, стал пробираться вперед и своей тушей заслонил от нас молодых людей. Каково же было негодование моего соседа! Стремясь скорее вернуться к волнующей сцене, мы оба бросали на толстяка такие гневные, испепеляющие взгляды, что просто удивительно, как он тут же не воспламенился. Бедняга, конечно, почувствовал наше возмущение. Он стоял растерянный, не в состоянии понять, в чем его вина и что нужно сделать, чтобы мы были довольны. Мой сосед немедленно пришел ему на помощь и тоном, не терпящим возражений, скомандовал:
— Пожалуйста, не бойтесь пройти дальше!.. Там дальше совсем свободно!.. Проходите же!.. Зачем стеснять себя и других, если впереди свободно?!..
Толстяк сразу двинулся вперед, рассыпаясь в благодарностях за заботу о нем. А мы вернулись к нашему наблюдению. Я боялся, что мы пропустили самое главное, но нет — слава Аллаху! — ничего еще не произошло, кроме того, что девушка подняла лицо, а юноша взялся левой рукой за поручень над головой, и его локоть слегка касался ее волос. Я заметил, что губы его шевелились, словно он репетировал, прежде чем произнести что-то. Мне это было знакомо. Точно так же делали и мы когда-то, хотя обычно это кончалось тем, что слова повисали на губах. Однако юноша поборол себя и быстро произнес:
— Я встречал вас в университете, на филологическом, не так ли?
Он еще не кончил говорить, а лицо девушки уже исказила гримаса гнева. Она отвернулась, видно при этом очень сильно сжав руку маленького брата: тот попытался выдернуть ее, но безуспешно.
По правде говоря, мне не понравилось, что она рассердилась так быстро, будто только и ждала, что юноша заговорит с ней… И потом, зачем она так нервно сжимает пальцы малыша?
Я взглянул на юношу, ожидая увидеть его побледневшим и обескураженным. Мы в свое время подобные «потрясения» переживали неделями, а то и больше. Целые дни мы только и думали о том, что произошло, вспоминая подробности и умирая от стыда и отчаяния. Мы ругали себя, упрекали того, кто нам посоветовал так поступить, проклинали судьбу и даже помышляли о самоубийстве. Однако на лице юноши я не заметил ни малейшей бледности, ни единой капли холодного пота. В нем решительно ничего не изменилось, он был абсолютно спокоен, словно тоже ждал ее первого гнева и был готов к нему. Более того, он снова наклонился к девушке и опять спросил: