Современный финский детектив
Шрифт:
— А может, ей лучше пойти работать в какое-нибудь благотворительное общество. Вязать цыганам чулки и варежки.
— Читай.
Кандолин сунул Харьюнпяа много раз свернутую бумажку. Теперь на его лице была нескрываемая досада. Харьюнпяа развернул бумажку, заляпанную жирными пятнами. Записка была написана кривыми печатными буквами:
«Не сознавайся, Сашка, что ты в них стрелял. Они вовсе не уверены, что это сделал ты. Они допрашивали…»
— Письмо было в передаче для Сашки, — сказал Кандолин, когда Харьюнпяа дочитал записку. — Передачу оставили в дежурке его родственники. Но как теперь быть? Мы ведь успели освободить Сашку.
— Что за чертовщина? — тупо пробормотал Харьюнпяа, теряя способность что-нибудь понимать. Ему было бы легче, если бы Кандолин обвинил его вслух — по лицам присутствующих он видел, что еще до его прихода дело успели обмусолить со всех сторон. Сейчас он чувствовал себя каким-то шутом, человеком, который пустился в пляс где-нибудь в салуне на Диком западе, под пальбу присутствующих. Но он тут же с облегчением подумал, что, в конце концов, он здесь посторонний и может отойти от этого дела, которое ему с самого начала претило.
— И еще вот это… — Кандолин взмахнул ксерокопией, снятой с какого-то объявления, точно собирался отдать ее Харьюнпяа, но вдруг понял, что только попусту тратит время, — …объявление о наглом ограблении, совершенном вчера ночью. Ограблен магазин, торгующий оружием… Кроме всего прочего, оттуда унесли три дробовика, пять револьверов и не одну сотню патронов. Если ты обратил внимание на конец письма и сопоставишь одно с другим, то поймешь, что нас ожидает в переулке Мадетоя.
— Не может быть…
— Очень даже может.
Кандолин отвернулся и как ни в чем не бывало продолжал объяснять Вийтамяки что-то, связанное с планом. Кауранен закурил новую сигарету, а дежурный старший констебль и комиссар полиции нравов о чем-то друг с другом заспорили.
— …не забывай, что они боятся собак. Даже для того, чтобы не возникло паники.
— …пускай раздаст автоматы. Возьмем по крайней мере четыре. И каждому — бронежилет и каску.
— …о начале операции договоримся по номеру ноль-один-тридцать.
Харьюнпяа повернулся, губы его побелели, и он подошел к сидящему за столом дежурного Луукко.
— Это ты принял передачу?
— Да, — Луукко спустил ноги со стола. Харьюнпяа напрасно искал в его лице затаенную улыбку. — Знал бы, что из этого выйдет, не принял бы. Но, с другой стороны, даже хорошо, что этакая история начинает распутываться.
— Кто ее принес?
— Теперь ты меня начнешь экзаменовать. Тысячу раз уже спрашивали. Цыганка. Такая же, как они все. Нос, рот и два глаза. Назвалась теткой Сашки Хедмана. С чего бы я стал ее проверять? Сам подумай. Я же знал, что из-за происшествия на Малом пороге задержан цыган. Если бы я слышал, что его уже освободили, я бы не принял передачу. И все дело навсегда осталось бы нераспутанным.
— Ты не спросил, как ее зовут?
— Нет. На сей раз — нет. Но какая разница?
— Да ведь у них все родичи сразу всё узнают. Как это тетка могла не знать, что парня освободили…
— Прошло так мало времени. Обычно я у всякого цыгана спрашиваю документы. Но эта привела с собой кучу ребятишек. Они так ужасно галдели, что я только об одном и думал — как бы от них поскорее отделаться.
— Та-ак…
— К тому же я был здесь один. Начни я проверять ее документы, мелюзга за это время растащила бы всю дежурку. Старший мальчишка уже прыгал по стойке и пробовал дотянуться до пульта.
— О’кей. Спасибо.
— Не гляди так сердито. Небось и у тебя бывали оплошности. А если уж на то пошло, так ведь это комиссар принимает решения и несет за них ответственность.
Харьюнпяа молча вышел в коридор — он просто не мог идти к Кандолину за указаниями: присоединяться ли ему к обсуждению плана операции или присмотреть, чтобы к автоматам были захвачены патроны, а может быть, позаботиться, чтобы машины стояли наготове и каждая группа имела рацию? Но ему все было одинаково безразлично. Он медленно шел по коридору и слышал, какая суматоха стоит в Полицейском управлении — откуда-то доносятся быстрые шаги и обрывки фраз, скрипят бронежилеты, трещат рации. Где-то тявкает собака. Кто-то в подземном гараже проверяет работу полицейской сирены — ее вой поднялся по вентиляционным трубам в верхние этажи и прозвучал как мучительный стон.
Харьюнпяа вошел в пустую комнату личного состава. Он все время неосознанно искал телефон. Хотел позвонить Элисе, хотя и не знал — зачем.
Уже набирая номер, он сообразил, что звонок, раздавшийся среди ночи, перепугает всю семью, а Элису, пожалуй, больше, чем он может себе представить. Достав записную книжку, он набрал другой номер.
— Нюкянен, — сразу ответила Онерва.
— Это Тимппа…
По голосу Онервы Харьюнпяа понял, что она не спала. Поэтому он не стал извиняться, вообще ничего не сказал и не спросил. Он просто слушал дыхание Онервы и знал, что ей и так известно, о чем он думает.
— Я потеряла терпение с Каураненом, — сказала наконец Онерва таким же сдержанным и деловым тоном, как всегда.
— Да…
— Но сейчас у меня нет сил объяснять тебе это. Я стараюсь все забыть, чтобы уснуть. Завтра утром вернусь, словно ничего и не случилось. Откуда ты звонишь?
— Из Управления. Здесь начинается грандиозная операция. Мы почти всей сменой отправляемся ловить Сашку и Алекси. Кто-то принес ему передачу. В ней было письмо…
Онерва промолчала. В телефоне послышался шум и очень отдаленный неразборчивый разговор.
— И ты с ними? — спросила Онерва.
— Да. Я ведь обязан.
— Так ли уж?
В коридоре послышались приближающиеся мужские голоса. Кто-то вел овчарку — царапанье ее когтей отчетливо выделялось среди стука ботинок. Кто-то сказал:
— Это очень умные звери. Не глупее ребенка трех-четырех лет.
— Пату, несомненно, умнее. Поглядите-ка! Пату! Где цыган?
Собака начала громко рычать, потом разразилась истеричным лаем и стала скрести пол, точно куда-то рвалась. Мужчины расхохотались.