Современный индийский рассказ
Шрифт:
– Но не тогда, когда кто-то сам хочет, чтобы его дневник прочитали.
Ее нерешительность все более нарастала, подобно тому, как в чашке с кофе, стоящей на столе, сгущались сливки. Она захотела выпить кофе залпом, сдвинув сливки. Но не смогла. Кофе, который принесли минут пятнадцать назад, на вкус казался приготовленным несколько дней назад. Словно кто-то приготовил, забыл выпить, а теперь этот же кофе принесли ей. На душе становилось тяжело, словно сгущались сумерки. Пора уходить. Рядом с Международным индийским центром моторикшу не поймать. Придется идти пешком до Кхан маркета. Баччу уже волнуется: мама обещала вернуться через час-полтора, а так и не пришла.
– Пойдем?
Погруженный в себя Нишитх очнулся и посмотрел на нее:
– Давай еще выпьем по чашке
Она встала:
– Я и первую-то не выпила…
– Почему? Кофе не очень?
– Не хочется… – поднявшись, она отодвинула стул, повернулась к Нишитху спиной, ей показалось, что он поднял дневник со стола и посмотрел на нее с мольбой. Он тихо подошел к ней.
Они вышли из ворот и по счастливому совпадению им попалась на глаза свободная моторикша. Садясь в нее, она попыталась изменить выражение своего лица, чувствуя, что маска равнодушия отражает какую-то безнадежность, что это нехорошо. Ей не хотелось быть такой.
– Нишитх, спасибо за кофе!
Лицо Нишитха было очень грустным, как будто сгустились сумерки.
– Я и теперь хочу, чтобы ты прочитала дневник.
Ей хотелось сказать ему: «За это прости, Нишитх». Но она не смогла отстранить протянутую с радостью и надеждой руку Нишитха, держащую дневник.
Ночью, уже в постели, она стала перелистывать страницы дневника.
«Когда ты решила быть с Дивакаром, ты поставила меня перед выбором. Я принял это как знак судьбы и подавил свои чувства. А теперь Дивакар ушел из твоей жизни… Я хочу сказать тебе, что счастье, которое было рядом с тобой долгие годы, теперь разрушено».
«Люди расстаются… Я тебя до сих пор… Я на самом деле хочу быть вместе с тобой, Шубху! Хочу стать настоящим отцом для Баччу. Все, что я говорю, выполню и дам тебе, это не просто мои мысли или выражение чувств, это – обещание быть с тобой в любой жизненной ситуации. Как для тебя Баччу – трепет дыхания, так ты для меня – мое сердцебиение».
Содержание дневника глубоко ее тронуло. Его листы как будто передали ей, как месяцами эти страницы трепетали в чьей-то руке словно пойманный голубь. Боль не имеет границ.
– У меня будет одно условие… – они сидели на той же лужайке недалеко от Международного индийского центра.
– Я согласен.
– Я не хочу больше иметь детей, кроме Баччу.
И секунды не прошло, как Нишитх сказал о своем решении:
– Согласен. Но почему?
– Хуже всего быть разделенной пополам матерью.
Из-за их неосторожности появился Рону. Она была уверена, что сделает аборт. Нишитх сначала тоже согласился. Но когда доктор Котвани назначил дату аборта, заколебался. Он не выдержал, начал просить ее прямо перед доктором Котвани, чтобы она подумала еще раз. Если уж забеременела, то почему не оставить ребенка? В свою пользу Нишитх приводил довод: «Не навредим ли мы Баччу тем, что навязываем ему силой свои представления? Когда он вырастет, ему может быть одиноко. Да и почему когда вырастет? Может, ему и сейчас одиноко! Как он будет счастлив, если у него будет брат! А если родится девочка, то у нас будет и сын, и дочь. Твое условие можно объяснить появившимся в твоем сердце чувством незащищенности: опасаешься, как бы наша родительская любовь не разделилась. Но разве я отношусь к Баччу как к неродному? Неужели ты чувствуешь, что я люблю его недостаточно сильно?» – ей показалось, что он прикрывается Баччу, а на самом деле страстно желает иметь своих детей. Он хочет быть отцом. Не жестоко ли с ее стороны убивать своим условием право Нишитха стать отцом? Может быть, когда Нишитх сам станет отцом, он будет более чутким и добрым и к Баччу… Вдруг ребенок, который появится на свет, станет мостом, прочно соединившим их троих. И она передумала делать аборт.
Она откинулась назад на стуле и прикрыла глаза. Какой же у нее тесный, темный кабинет! Когда выключают электричество, оказываешься словно в темном туннеле, стены которого будто обрушиваются сверху. И сколько раз она уже писала чиновникам,
– Мадам, можно войти?
Она вздрогнула и выпрямилась. Это был господин Гупта из отдела издательства.
– Кажется, я помешал?
– Ой, нет, что вы!
– Так вы о чем-то размышляли?
– Садитесь, садитесь, – она показала на стул, не обращая внимания на его вопрос.
– Шобхна джи, дело в том, что я понимаю ваши переживания. Те, кого нужно перевести, преспокойно будут сидеть на своих местах в Дели. Нет ли у вас связей в полиции или какого-нибудь знакомого министра?
Она вопросительно посмотрела на господина Гупту.
– Директор – настоящий негодяй! Пишите ему дальше! Приводите одни причины, другие. И дальше говорите о своих проблемах. Само собой ничего не происходит. И придется вам поехать в Шимлу в качестве местного советника. Вы корректор, ну и что с того? Директор может отправить вас куда угодно. Существует только один способ, и ваш перевод завтра же отменят, сказать по правде, хоть сегодня отменят! Пусть министр только позвонит этому негодяю, вот увидите представление! Как запляшет вокруг вас! И обоснуетесь вы прочно-прочно в Дели, как дерево баньяна!
– Именно в этом и трудность, – на ее лице появилось отчаяние, словно она попала в сети охотника.
– Ничего трудного здесь нет! Скажите Нишитху джи, пусть подключит свои связи! Останетесь в Дели и без милости всяких министров и генералов!
На его губах дрогнула усмешка. Господин Гупта не торопился, пришлось заказать для него чай. Попивая чай, господин Гупта принялся хлестко судачить обо всех сотрудниках ее отдела. Она слушала, но не слышала его. Когда Гупта ушел, она сразу написала третье жесткое письмо против своего перевода на имя директора и попыталась читать прошлогоднюю копию специального издания для школьных учителей.
Может ли она поделиться с Нишитхом? Уже неделю они друг с другом не разговаривают. Поначалу, когда свекровь только стала жить с ними, они избегали каких-либо ссор. Но теперь, несмотря на всю ее старательность и тактичность, положение становилось ровно зеркальным. Нишитха начали одолевать внутренние противоречия. Он невольно стал заложником своих мыслей и вынуждает ее задыхаться в зловонной, гниющей паутине своих сомнений, от которых сам он свое лицо закрыл. Закрыть ли ей свое?
Готовясь ко сну, она прилегла на кровать, листая журнал. Нишитх пошел умываться. Вдруг в комнату влетел испуганный, промокший от пота Баччу, прижался к ней и стал плакать. Она поняла, что он испугался во сне, стала его успокаивать. Баччу рассказал, что видел во сне огромное чудище, которое шло к нему с высунутым языком, собираясь его проглотить. Она крепко прижала к себе Баччу и попыталась успокоить ребенка от пережитого страха. Объяснила, что бояться – значит быть трусом, а он очень смелый мальчик, попросила его вернуться к себе и спать с включенным светом. Но Баччу не захотел этого делать и спать в одиночестве. Стал капризничать: пусть она либо у него в комнате спит, либо разрешит ему остаться здесь. Она подумала: не дай бог Баччу снова заболеет из-за какого-то потрясения, прижала его к груди и попыталась успокоить. Не заметила, как Баччу заснул и как задремала сама. Вдруг почувствовала: кто-то резко вырвал Баччу из ее объятий. Не успев еще ничего понять, услышала разрывающий сердце крик сына и тут же вскочила. Сердце замерло, когда она увидела, что происходит в комнате. Нишитх поднял обессиленного Баччу и со всей силы, без капли жалости, бросил на кровать…