Современный психоанализ. Введение в психологию бессознательных процессов
Шрифт:
6.3. Телесность
Непростительное упущение психоанализа – это пренебрежение телесностью. Психоанализ проводится вербально, ссылается на представления и фантазии, а тело слишком легко исключается из этого процесса. Тем самым повторяется опыт, который многие из наших пациентов пережили когда-то в детстве в отношениях с родителями: те не обращали внимания на тело ребенка. Как же пациентам научиться строить отношения со своим телом, если они, уже будучи взрослыми, снова переживают детский опыт «бестелесности», лежа на кушетке психоаналитика?
Этот пробел в психоанализе восполняют другие методы психотерапии, которые сосредоточены на теле, например кинезитерапия (целенаправленное лечение движением), функциональная релаксация, биоэнергетика. Но в последнее время психоаналитики пытаются компенсировать свои упущения, признавая, что мы являемся телом (как субъект) и у нас есть тело (как объект). Вот так противоречиво мы и относимся к своему телу, разделяя его на субъект и объект. Мы можем любить или ненавидеть свое тело, как другого человека, ценить его или не обращать на него внимания,
Ранний телесный опыт сказывается на наших переживаниях, особенно на нашем сексуальном поведении, здоровье и болезнях. Не вызывает сомнений одно: без ощущения собственного тела наша личность была бы неполной. Именно это имел в виду Фрейд, когда в книге «Я и Оно» (Freud, 1923 b, S. 253) писал: «Я – прежде всего телесное». То, в какой манере матери обращались с нашим телом еще до осознания нами своей самости (при кормлении, когда брали нас на руки, держали нас), в значительной степени определяет наше последующее отношение к своему телу: свободное и раскованное или скованное и напряженное. По-новому расставив акценты, психоанализ преодолел недостатки дуалистической теории влечений с ее исключительной ориентацией на сексуальность и агрессивность. Сегодня он предлагает гораздо более дифференцированный портрет человека, включающий его базовые физиологические потребности, такие как сон и бодрствование, потребности в привязанности, близости и нежности, а также столь же сильные нарциссические желания признания, любопытства и самоутверждения и, что тоже нельзя забывать, сексуальные желания.
Сегодняшний психоанализ, дополняя новаторские работы Тильмана Мозера (Moser, 1989), уже давно включил в свою теорию и практику телесное измерение (Kutter, 2001). С другой стороны, методы телесно-ориентированной терапии теоретически и практически сблизились с психоанализом и учитывают перенос и контрперенос. Это доказывают работы Сабины Траутманн-Фойгт и Бернда Фойгта (Trautmann-Voigt & Voigt, 2007) и Петера Гайслера (Geissler, 2003), а также публикации в журнале «Psychoanalyse und K"orper».
7. Душевные раны – психоаналитическая теория травм
7.1. Классиче скийподход
В психоанализе дискуссия о конвергенции и дивергенции различных моделей травм, дефицита и конфликта имеет долгую традицию. В этой дискуссии трудно разобраться хотя бы потому, что различные школы представляют совершенно разные концепции травм, дефицита и конфликта (см. психоаналитический альманах «Jahrbuch der Psychoanalyse», 2003). Своей концепцией внутренней и внешней травмы Фрейд (1920g, 1926d) обозначил теоретические рамки для всех последующих моделей травмы. Травмой считается переживание, сила которого превосходит возможности субъективной психической проработки. Это приводит к состоянию «автоматической тревоги» (Freud, 1926d), полного бессилия и крайней беспомощности, чувствам, которые могут указывать на более или менее полный выход из строя психических функций. В сновидениях и посредством навязчиво повторяющихся поведенческих паттернов делаются попытки справиться с травмой. Травматический опыт пробивает «защиту от возбуждения», в результате чего нарушаются базовые механизмы психической регуляции (Fischer & Riedesser, 1998). Четкое определение психоэкономического подхода можно найти в работе Фрейда «По ту сторону принципа удовольствия» (1920g), в которой травма понимается как разрушение защиты, т. е. системы биологических и психологических мер предосторожности, от возбуждения. В результате опасности подвергается не только вся система влечений, но и вся психическая структура Я вместе с его ядром. Соратники и последователи Фрейда особо интересовались действием травмы, прежде всего с точки зрения теории объектных отношений. Ференци (Ferenczi, 1932) первым разработал механизм идентификации с агрессором (термин принадлежит Анне Фрейд – Freud A., 1936, в терминологии Ференци – покорность, интроекция агрессора) как попытку справиться с травмой. В сочетании с фрейдовским понятием заимствованного чувства вины этот механизм (идентификация с агрессором) приводит к образованию некоего инородного тела, которое в форме аффекта или установки направляется против субъекта. В ходе дальнейшего развития теории травмы исследователи стали различать стрессовое расстройство и шоковую травму, а М. Хан (Khan, 1974) создал концепцию кумулятивной травмы. Предполагается, что эти теоретические модели учитывают клинический факт, что не только отдельное тяжелое событие, например экстремальная травма (Grubrich-Simitis, 1979, 1987), но и большое количество накопившихся фрустрационных переживаний (Khan, 1974), например потеря родительской заботы и установление границ, может оказать сильнейшее травматическое влияние на самость.
Наряду с исследованиями травматических последствий военных переживаний, которые возникли как следствие травматических неврозов, вызванных Первой мировой войной, психоанализ занимался, прежде всего, последствиями Холокоста как ситуации экстремальной травматизации (Laub, 1998, 2000). Кристал (Krystal, 2000) подверг сомнению некоторые традиционные психоэкономические гипотезы, сделав акцент на индивидуальном восприятии и проработке травматических аффектов и событий. В новаторских работах Кристала (Krystal, 2000), Коган (Kogan, 1990), а также Грубрих-Симитис (Grubrich-Simitis, 1979, 1987) и Кестенберг (Kestenberg, 1989) были исследованы бессознательная передача следующим поколениям травматических последствий Холокоста и лежащие в ее основе бессознательные процессы идентификации («транспозиция», перемещение у Кестенберга, «t'elescopage» (столкновение) у Файмберга). Эти подходы применялись также для понимания травматизаций, спровоцированных Второй мировой войной, как они проявлялись в психоанализе граждан послевоенной Германии (второе поколение, поколение отцов, поколение палачей и жертв – Eckstaedt, 1989).
Обсуждая психоаналитическую теорию травмы, Болебер понимает травму метапсихологически, подходя к ней с позиций «герменевтической и психоэкономической концепции», и критикует психоанализ не только в целом за его несправедливое отношение к тяжелым травмам людей, но и за интерсубъективистский, конструктивистский и нарративный подход в частности.
«При лечении травматизаций такая односторонность постмодернистских/интерсубъективистских теорий особенно хорошо заметна, так как травма пробивает защитную оболочку человека, которую образует психическая структура значений. Травма „запечатлевается“ в теле и может приводить к соматическим симптомам, воздействуя непосредственно на органический субстрат психического функционирования. Специфичность травмы, которая должна быть описана психологически адекватно, состоит в особой структуре процессов восприятия и аффективных процессов, а также в переживании того, что психическое пространство пробивается, а символизация разрушается» (Bohleber, 2000, S. 798).
Первая фрейдовская концепция травмы, теория соблазнения, которой он, вопреки распространенным предрассудкам, имплицитно придерживался в течение всей своей жизни, была в гегелевском смысле упразднена и одновременно сохранена на более высоком уровне в концепциях бессознательной фантазии и психической реальности. В этом отношении можно согласиться с Мартином Элерт-Бальцером (Ehlert-Balzer, 1996), что между моделью влечений и моделью травмы нет противоречий. Ведь бессознательные фантазии и влечения также могут оказывать травматическое воздействие, что Фрейд (1926d) отразил в понятиях внутренней и внешней травмы. А в результате подобных воздействий появляются состояния абсолютной беспомощности и бессилия. Болебер в своем критическом анализе совершенно справедливо подчеркивает новаторскую роль Ференци, «который в своей модели травмы предвосхитил многие выводы, сделанные другими исследователями травмы спустя некоторое время: разрушительное воздействие травмы, из-за которой возникает мертвая часть Я и агония; проявление травмы в форме отыгрывания (enactment) при психоаналитическом лечении; расщепление Я на наблюдающую инстанцию и брошенное на произвол судьбы тело; паралич аффектов <…> и особенно реакция травматизированного ребенка на молчание обидчика» (Bohleber, 2000, S. 803).
7.2. Современные взгляды
В нейробиологии была выдвинута гипотеза, согласно которой специфическая травматическая память кодирует воспоминания другим способом, отличающимся от эксплицитной автобиографической памяти (van der Kolk, 1996). В результате этого уничтожается возможность раскодирования и дальнейшей проработки травматических событий, например, в виде воспоминаний в семантической памяти, а аффективное состояние запоминается как соматическое ощущение, как конкретный визуальный образ, причем ни то, ни другое не репрезентировано символически. Выражаясь языком нейробиологических терминов, кортизол разрушает функции и структуры мозга в гиппокампе (декларативную память), приводя к возникновению «дыры», «пустоты», дефекта. В такой нейробиологической модели акцент чаще всего делается на приводящих к травме биологических факторах: травма представляется как воздействующее извне событие с разрушительными для физиологии и биохимии мозга последствиями. Этот подход существенно расширил наши знания о воздействии травмы. Но психоанализ выдвигает на первый план исследований субъективные переживания, психическую реальность, бессознательное значение и защитные структуры. Поэтому в психоанализе индивидуум рассматривается не только как субъект, пассивно подвергающийся эндогенным и экзогенным травмирующим воздействиям, но исследуются также его пре– и посттравматические психические структуры, их взаимовлияние; тем самым психоанализ изучает, как травма влияет на формирование идентичности и символизации. За свою историю психоанализ разработал разнообразные, частично различающиеся, частично дополняющие друг друга (а иногда и взаимоисключающие) модели, описывающие этот процесс формирования идентичности и символизации с различных точек зрения. При всех различиях, видимо, существует консенсус относительно того, что для «психического рождения» человека необходимо, чтобы все внутренние «состояния», чувственное восприятие и соматические ощущения психофизической самости в начале жизни трансформировались с помощью психического аппарата объекта (его ощущений, мышления и речи) в символизируемый, репрезентируемый, ощущаемый и рефлексируемый «материал», чтобы затем можно было вести переговоры с использованием речи (Bion, 1962; Green, 1986; Williams, 2005, S. 307; De Masi, 2003a). Так, например, для формирования идентичности необходимо, чтобы аффекты ребенка отражались объектом (Lacan, 1956; Winnicott, 1967). Только тогда ребенок сможет воспринимать и свою самость, и сам объект. Для этого объект должен воспринять протоаффекты и протомысли ребенка, удержать их, а затем вернуть «в зеркальном отражении». Правда, это должно быть сделано не в виде изображения, а в виде интерпретации либо с конкордантной, либо с комплементарной идентификацией. Обе эти установки объект должен попеременно менять, а ребенок, со своей стороны, должен иметь возможность идентифицироваться с обоими подходами и передаваемыми ими содержаниями, иначе возникнут нарушения символизации, ментализации и эмпатии:
«Маленькому ребенку, видящему себя в зеркале <…> для того чтобы узнать в себе самого себя, сначала нужна интерпретация, а затем признание и подтверждение увиденного другим человеком. Таким образом, этот другой человек привносит в ощущение двуединства образа и его отражения категорию свободы, позицию третьего лица» (Haesler, 1995).
Когда объект либо выражает свои собственные мысли и чувства по поводу психических и телесных состояний ребенка (в комплементарной позиции), либо в конкордантной идентификации (Racker, 1968) облекает в чувства, мысли и, наконец, в слова состояния ребенка, то дополнительно к качеству дуальности вводится также категория триангуляции, которая в конце концов помогает ребенку почувствовать себя отделенным от объекта и одновременно связанным с ним.