Современный русский детектив. Том 5

Черненок Михаил Яковлевич

— Ничуть. Ты слышал запись, сделанную из дивана. А здесь голос, усиленный динамиками. И это… Ты не голос слушай, слова…

— При чем тут слова! Он рассказывает старый анекдот про алкоголика, который выдавил в чай канарейку, приняв ее за лимон… Я слышал эту историю лет тридцать назад!

— Старик, я ведь не первый раз его слушаю, не первый концерт отсиживаю. Значит, так… Ты хотел знать фамилию… Она написана на афише у входа. Буквы — по метру каждая. Портрет расклеен по городу на всех щитах. Он там не очень похож, но узнать можно.

— Неужели это он…

— Сегодня

скорее всего ты брать его не будешь… Пусть повыступает, денег заработает, публику опять же подводить нельзя — билеты раскуплены на неделю вперед. Да и Вова… Наверняка его телефон в записной книжке этого остряка. Хочешь, и Вову найду, а?

— Не надо, — твердо сказал Зайцев.

На этом разговор закончился, поскольку на друзей зашикали со всех сторон, кто-то даже похлопал их сзади по плечам, и они замолчали. В антракте Зайцев бросился к междугородному телефону, потом рванул в местное управление внутренних дел, дал какое-то очень важное поручение парню, которого привез с собой, и в конце концов остался в городе на ночь. А Ксенофонтова на машине отправил домой. Помня о неразговорчивости водителя, тот устроился на заднем сиденье и всю дорогу проспал.

За две последующие недели Ксенофонтов полностью восстановил свою репутацию и работоспособность. Он сдал ответственному секретарю несколько тысяч строк очерков, репортажей, фельетонов, чем заслужил полное прощение редактора. Нашлась и девушка, которую он совсем было позабыл-позабросил в пылу криминальных своих похождений. Она тоже простила его, поверив на слово, что его столь долгое отсутствие не связано с изменой. Она, как и прежде, звонила Ксенофонтову, делилась немудреными своими секретами, он кивал, думал над названием очередного очерка, и как-то сама по себе назначалась встреча на девятом этаже. Время бежало быстро, и Ксенофонтов почти забыл о недавнем своем приключении, а вспоминая о нем изредка, тут же обращал взор к светловолосой девушке, тем более что в такие моменты она почему-то неизменно оказывалась рядом. Что-то подсказывало ему — вот-вот должен появиться Зайцев, пора ему уже разобраться с этими шалунами Сашей и Вовой. Если произошла ошибка, Зайцев очень быстро убедился бы в этом, а уж коли не звонит, не корит, не насмехается, значит, все правильно, рассуждал Ксенофонтов, и сладостное тщеславие растекалось по его душе.

Зайцев позвонил утром, перед работой.

— Слушай, — сказал он, — который час?

— Где-то… половина девятого.

— А точнее?

— Сейчас… Двадцать семь минут.

— Можешь выбросить свои часы в окно. Они отстают. На три минуты. Тебе наш начальник выписал новые. Именные. Понял?

— А чем они лучше?

— Ты не знаешь? Именные часы могут спешить, отставать, могут вообще не идти, все это неважно, поскольку твои опоздания воспринимаются не как оплошность и разгильдяйство, а как каприз. Простительный каприз, более того — лестный для людей, которые ждали тебя лишних полчаса, час, сутки!

— Старик! — восхищенно закричал Ксенофонтов в трубку. — Ты становишься живым человеком. Вот что значит общаться с…

— Мне приятно

выглядеть в твоих глазах живым человеком, но пива в городе нет. Заводские линии разобрали на куски и собираются сделать из них нечто нефтеперегонное.

— Ты искал для меня пиво?

— Искал, заказывал, просил… В одной пивной даже обыск провел. Все напрасно. Говорят, осталось всего несколько стран, где еще не утерян секрет его изготовления.

— Полагаешь, я… заслужил? Ты взял Сашу?

— И Вову тоже.

— Они признались?

— А куда им деваться! Голос оставляет такие же отпечатки, как и пальцы, даже рисунок похож. Осталось взять твои показания.

— О! Обожаю давать чистосердечные показания. А сколько светит Саше и Вове?

— Много. Мы можем и не дожить до времени их освобождения. Если с ними не поступят иначе.

— Как это грустно, старик… Если я правильно понял, ты собираешься вечерком заглянуть в гости?

— Если я правильно понял, — усмехнулся Зайцев, — ты не возражаешь?

— Всегда рад, старик, всегда рад!

На этот раз журнальный столик был накрыт чем-то цветастым, на нем стоял чайник, две чашки и лежали четыре кусочка сахара. Два кусочка возле одной чашки и два кусочка возле другой.

— Извини, с сахаром нынче туго. — Ксенофонтов развел в стороны длинные руки. — Самогонщики проклятые все сладкое расхватали, а ты им позволяешь, не привлекаешь к суровой уголовной ответственности.

— Всех не перевешаешь, — вздохнул Зайцев, опускаясь в кресло.

— Зачем же всех! — Ксенофонтов вскинул руки вверх. — Вовсе не обязательно…

— Остановись. Вот так. Садись. Налей мне чайку, себе налей. Вот. И начинай с богом.

Друзья с удовольствием выпили по чашке отвратительного пойла, отдающего не то сырым веником, не то старой пенькой, добавили еще по полчашки, испытывая все то же неизъяснимое наслаждение, поскольку давно уже стерлось в их памяти воспоминание о настоящем чае, о его цвете, запахе, вкусе, и давно уже любую подкрашенную, подогретую, подслащенную жидкость все называли чаем.

— Скажи мне, кто такой Вова? — спросил Ксенофонтов. — А то у меня подозрение, что он тоже из концертной бригады.

— Тут ты крепко ошибся. Он не из этой бригады, он из соседней. Они колесили по стране примерно параллельными курсами. Да, вот тебе часы от начальника… Он хотел вручить в торжественной обстановке, в красном уголке, но я сказал, что ты будешь стесняться, и он поручил мне. Тут и надпись… «Товарищу Ксенофонтову за выдающиеся успехи в борьбе с преступностью». Как звучит?

— Сам сочинил?

— Конечно.

— Это чувствуется. — Ксенофонтов взял часы, повертел их перед глазами, отложил в сторонку. — Рад служить. Много доволен. Благодарю за доверие. Счастлив. Этого достаточно?

— Вполне. Итак?

— Все очень просто, Зайцев, все очень просто… Как тебе известно, вещи обладают голосами…

— Ты имеешь в виду магнитофонную ленту?

— Нет, — поморщился Ксенофонтов. — Какую ленту… Ты слышишь голос вот этой скатерти? — Он поднял за край цветастую накидку.

— А какой у нее голос… Никакого голоса.