Современный венгерский детектив
Шрифт:
— Вот смотрите! В сей книге точно сказано, кто может быть предан земле по христианскому обряду!
— Оставь ты эти заботы, отец. Напоил бы лучше скотину.
— Ну уж нет! — воспротивился Кёвеш.— Мы вас, дядюшка Гоор, не отпустим отсюда до тех пор, пока вы не освятите вино, которое мы пьем.
Перед таким соблазном старик, разумеется, не устоял. Ведь его просили освятить языческий напиток, а освятив вино, можно превратить его в питье, приемлемое не только для гостей, но и для хозяев тоже.
Возложив Библию на кувшин, старый Гоор уже простер, было руки над столом, но вдруг о чем-то вспомнил.
— Уважаемый господин майор! Вы по официальному делу почтили наш дом или как частное лицо?
— А почему это важно, дядюшка Гоор?
— Для освящения вина очень важно.
— Ну, если так, то признаюсь откровенно, что я пришел сюда не по официальному делу, а вместе с моим другом Гезой в качестве лица сугубо приватного.
— Вот теперь другое дело,— сказал Гоор.— Совсем другое дело. Потому как это не одно и то же,— закончил он, и бормоча молитву, совершил импровизированный обряд освящения вина.
По зеленой кровле из виноградных лоз опять что-то стукнуло, уже сильнее.
— Кажется, кто-то стоит у калитки.
— Кто там?
— Никого.
— Нет, кто-то есть!
В этот момент калитка открылась, и к террасе заковылял не кто иной, как Бютёк.
И надо же было случиться, чтобы дядюшка Гоор как раз в этот момент допивал свой стакан. Он мгновенно поставил его на стол и, схватив в руки Библию, отпрянул от соблазна ровно настолько, чтобы можно было подумать, будто он проклинает зеленого змия, а не благословляет его. Иными словами, он отдалил от себя вино, то бишь сам от него отдалился.
— Кого ты ищешь, брат Бютёк? Уж не меня ли? — спросил он, икнув при этом.
Бютёк, однако, не обратив никакого внимания на маневры брата во Христе, прямехонько проковылял к Гудуличу и, нагнувшись к его уху, тихо сказал ему несколько слов. Председатель вытаращил глаза, вытер рукой рот и, не попросив даже извинения, быстро встал и вышел на улицу.
Бютёк между тем и теперь не заметил своего церковного старосту, зато узрел другое — блюдо с печеньем. Запустив в него руку, он схватил сразу два .Еще не прожевав первое, он попытался затолкать в рот второе и потянулся за третьим.
— Угощайся, брат Бютёк,— рассеянно сказала тетушка Гоор,
Все напряженно прислушивались к тому, что происходило на улице.
Уже начало смеркаться, и сквозь штакетник изгороди с террасы можно было лишь определить, что Геза разговаривает с женщиной. Послышался шепот, а потом короткий и тихий, но решительный ответ Гудулича: «Нет!»
«Вероятно, кто-нибудь из конторы, по служебным делам»,— подумали сидевшие на террасе. Но отказ Гудулича, видимо, заставил его собеседницу возвысить голос.
— Я призналась, что всю ночь была с вами. Другого я сказать не могла. Вы понимаете? И не будете этого отрицать?!
Слова были слышны отчетливо, неясным оставалось одно — кому они принадлежали?
— Кто эта женщина? — спросила Юлишка.
— Анна Тёре, сестра наша,— ответил Бютёк, отправляя очередную порцию печенья в рот и в карман.
— Нет, нет и еще раз нет! — повторил Гудулич.
Юлишка, как разъяренная тигрица, выбежала с террасы и закричала на весь двор. Поначалу ничего нельзя было разобрать в ее крике. Но когда она приблизилась к забору, ее боль и обида зазвучали отчетливей:
— Шлюха проклятая! Даже здесь, дома, от тебя спасения нету! И сюда шляешься! Тьфу, тьфу!
Тетушка Гоор, Кёвеш, а потом и вернувшийся Геза замахали руками.
— Нельзя так, Юлишка! Перестань, успокойся, дорогая. Все боялись, что она выбежит на улицу и на глазах у всех вцепится в соперницу.
Анна Тёре, однако, в контратаку не перешла. Она не встала перед Юлишкой, уперев руки в бока со спокойным вызовом или даже с гордостью, как это сделала бы женщина, пришедшая за своим дружком. Анна не оправдывалась, не кричала и в то же время не показывала себя виноватой. Она лишь прикрыла белой рукой обнаженную шею и отступила на несколько шагов, потом повернулась и пошла. Свидетели этой сцены, находившиеся во дворе, вполне могли расценить это как бегство.
— Даже дома, даже дома нет от нее покоя,— повторяла едва слышно Юлишка, пока ее вели под руки со двора, и в голосе ее снова звучала глубокая скорбь.
На террасе ее, все еще дрожащую, положили на диванчик, а поскольку к вечеру становилось прохладно, прикрыли легким покрывалом.
— Все будет хорошо, Юлишка. Полежи и успокойся. Мужчины снова взялись за бокалы. Теперь они пили, пожалуй, для того, чтобы оправиться от пережитого испуга. Легче всего было бы избавиться от всего этого, конечно, ретировавшись, домой, так оно и выглядело бы пристойнее. Но Кёвеш все еще сохранял надежду ввести жизнь супругов Гудуличей в нормальное русло, восстановить столь неожиданным образом вновь нарушенный семейный мир.
— Так, значит, ты и сказал этому Комлоши: «Я ищу своего отца, и у меня имеются серьезные доказательства, что это вы?» — Кёвеш захохотал, надеясь уплечь за собой всех присутствующих.
Минуту спустя он смеялся уже только про себя, ибо дядюшка Гоор каменным изваянием застыл у входа на террасу, прижимая к груди свою Библию в черном переплете.
24
— Какая ты умная, мамочка!
— Оставь, неправда это.
— Нет, правда. Ты никогда не бранила меня понапрасну.
Анна тотчас поняла, что в доме Гоорев все пьяны. И Геза Гудулич тоже. Поэтому она не стала повторять ему свою просьбу. Все равно он все забудет.
Теперь рухнули все ее надежды, которые она связывала с Гезой Гудуличем. Человек, сказавший ей «нет» в таких обстоятельствах, не заслуживает откровенности.
Анна побежала в сторону от ярмарочной площади. Она должна открыть Эммушке нечто такое, что потом уже не сможет ей сказать. А другим и подавно. Никогда и никому.