Современный японский детектив
Шрифт:
Если основательно вникнуть в существо дела, в нем окажется слишком много улик. Они буквально поджидали меня на каждом углу, так и просились в руки. А ведь не кто иной, как Сюндэй, писал, что именно в том случае, когда имеешь дело с избытком улик, следует насторожиться.
Прежде всего, нельзя признать убедительным мое утверждение, будто г-н Коямада писал угрожающие письма Сидзуко, ловко подделывая почерк Сюндэя. Еще Хонда говорил мне, что воспроизвести своеобразный стиль Сюндэя очень трудно. Это было тем более не под силу г-ну Коямаде, дельцу, весьма далекому от литературных занятий.
Тут я вспомнил о рассказе
В известном смысле в этом деле многое как бы взято из собрания сочинений Сюндэя Оэ. Так, подсматривание с чердака и роковая кнопка перенесены в действительность из рассказа «Развлечения человека на чердаке», копирование почерка Сюндэя дублирует уловку героини «Почтовой марки», а следы на спине Сидзуко с той же очевидностью внушают мысль о сексуальных извращениях, как и в соответствующем эпизоде из рассказа Сюндэя «Убийство в городе В». Да что ни возьми: и порезы на теле Коямады, и его труп в туалете на пристани — все детали этого дела явственно свидетельствуют о почерке Сюндэя.
Но не слишком ли очевидна эта цепь совпадений? С начала и до конца над всеми событиями реял призрак Сюндэя Оэ. Мне даже казалось, что и свою докладную записку я составлял, неосознанно следуя его замыслу. Уж не вселилась ли в меня воля этого Сюндэя?
Не разум, а интуиция мне подсказывала, что где-то Сюндэй все-таки должен быть. Я даже видел холодный, колючий блеск его глаз. Да, но где же?
Обо всем этом я размышлял, лежа поверх одеяла на кровати в своей комнате. В конце концов, устав от всех этих неразрешимых вопросов, я заснул. А когда проснулся, меня осенила ошеломляющая догадка. Несмотря на то что на дворе стояла ночь, я бросился звонить Хонде.
— Послушай, ты говорил мне, что у жены Сюндэя круглое лицо, — закричал и в трубку, как только Хонда подошел к телефону. Некоторое время на другом конце провода царило молчание — видно, Хонда не сразу узнал меня спросонья.
— Да, — наконец откликнулся он.
— Скажи, она носит европейскую прическу?
— Да.
— И ходит в очках?
— Да.
— И у нее есть золотые коронки?
— Есть.
— Она страдает от зубной боли, не так ли? И часто приклеивает к щеке болеутоляющий пластырь.
— Все верно. Ты что, встречался с ней?
— Нет, мне рассказали их бывшие соседи с улицы Сакурагите. Скажи, пожалуйста, когда ты встречался с ней, у нее по-прежнему болели зубы?
— Да, видно, у нее от природы больные зубы.
— Ты не помнишь, пластырь у нее был на правой щеке?
— Точно не помню, но, кажется, на правой.
— А тебе не кажется странным, что молодая женщина, к тому же причесанная на европейский манер, лечит зубы таким старозаветным способом? Сейчас уже никто не пользуется пластырем.
— Да, пожалуй, это несколько странно. А почему ты, собственно, спрашиваешь об этом? Неужели тебе удалось напасть на след?
— Кажется, удалось. На днях мы подробно потолкуем с тобой обо всем.
Поговорив
11
В течение трех дней Сидзуко не получала от меня писем с просьбой о встрече и в конце концов, не выдержав, сама прислала записку, в которой назначила мне свидание в три часа на следующий день. В этой записке были такие строки:
«Быть может, узнав о том, сколь я порочна, Вы охладели ко мне и стали избегать меня?»
Как это ни странно, мне не хотелось спешить разуверить ее. Мне была нестерпима сама мысль, что я должен ее увидеть. И все-таки на следующий день я отправился в Нэгиси.
Было начало июня. Как всегда в преддверии дождливого сезона, низко над головой висело хмурое небо, стояла невыносимая, удушливая жара. Пройдя три-четыре квартала от трамвайной остановки, я почувствовал, как весь покрылся испариной и как взмокла моя шелковая рубашка.
Сидзуко уже ждала меня, сидя на кровати в нашем прохладном амбаре. Здесь, в этой комнате на втором этаже, полы были застелены ковром, в некотором отдалении от кровати стояли кресла, на стенах висело несколько больших зеркал. Сидзуко не жалела денег, чтобы украсить место наших встреч, и не обращала внимания на мои попытки урезонить ее.
На Сидзуко было роскошное летнее кимоно из тонкого шелка с черным атласным поясом, расшитым листьями павлонии. Эта одежда и традиционная прическа, весь облик этой женщины, следовавшей вкусам старого Эдо [5] , поразительно контрастировали с европейским антуражем комнаты.
Одного взгляда на блестящие душистые волосы этой женщины, которая и после смерти мужа продолжала так же старательно заботиться о своей прическе, было достаточно, чтобы вспомнить, как в минуты страсти рассыпался этот пучок, как раскидывались в разные стороны верхние пряди и как обвивались вокруг ее шеи выбившиеся из прически локоны. Бывало, перед возвращением домой она не меньше получаса проводила у зеркала, приводя в порядок спутавшиеся волосы.
5
Старинное название Токио.
Как только я вошел в комнату, Сидзуко обратились ко мне с вопросов:
— Почему вы в тот раз вернулись и спрашивали об уборке в моем доме? Вы были так взволнованы. Потом я долго размышляла над этим, но до сих пор ничего не могу понять.
— Не можете понять? Это вы-то не можете понять? — воскликнул я, снимая пиджак. — Странно, ничего не скажешь. Я совершил ошибку, нелепую ошибку, понимаете? Потолочные перекрытия в вашем доме мыли в конце декабря, а кнопка с перчатки г-на Коямады была утеряна за месяц до этого. Он отдал свои перчатки шоферу двадцать восьмого ноября, причем на одной из них кнопка уже отсутствовала. Следовательно, она оторвалась двадцать восьмого ноября. Вот что получается.