Совсем недавно…
Шрифт:
Мины ложились далеко, — немцы, надо полагать, кидали их вслепую. Но всё же при выходе из болота несколько мин накрыло колонну: женщина, с платком до глаз, упала, не вскрикнув, лицом вперед, а кто-то, застонав, ткнулся в куст. Раненого понесли, убитую оставили.
К Лаврову снова вернулась необычайная, быть может даже лихорадочная, ясность сознания. Всё воспринималось им теперь с какой-то особой отчетливостью; так бывает у альпинистов, когда они, делая над пропастью один шаг, знают, каким будет второй. Лавров остановился, пропуская шедших сзади.
В предрассветных сумерках можно было уже разглядеть лица — он всматривался в них, чтобы потом, у своих, сказать: да, все здесь, и, значит, никто не удрал из тех пятерых, ищите их!
Одной из последних шла Катя, он ее узнал сразу и пошел с ней рядом.
— Вам тяжело? — спросила она.
— Нет, ничего, — Лавров отвел рукой от лица ветку. — Кажется, скоро конец?
— Не знаю… И куда идем — тоже не знаю.
Они пошли молча. Дождь уже перестал, но по лесу шумели, стекая на землю с деревьев, тяжелые капли. Кончилось болото, и теперь люди шли между корабельных сосен, спотыкаясь о корневища, переползали через поваленные бурей или снарядами — не разобрать — мощные стволы деревьев. И чем дальше они уходили, тем больше в воздухе пахло гарью; тяжелый этот запах войны и страдания перемешивался с запахом хвои и грибной плесени — запахом русской осени. Где-то в вышине протянул невидимый косяк диких гусей, и долго еще слышно было призывное: «Гонк-гонк-гонк»… А люди всё шли и шли, падали, поднимались и снова шли. Лавров увидел, что упала Катя, и он нагнулся к ней, поднял, понес. А потом и у него вдруг пересохло во рту, закружилась голова, и, кажется, сам он опустился рядом с Катей на землю, окончательно теряя сознание…
Лавров очнулся только через два дня. Первое, что он попросил, — это позвать кого-либо из начальства госпиталя. Комиссару госпиталя он рассказал всё и внимательно перечитал запись своего рассказа.
Но комиссар не дошел до кабинета следователя: попав под бомбежку, он спрятался в подворотню дома, бомба угодила в дом, — комиссар был убит, его нашли и похоронили там, где стоит теперь над братской могилой мраморный обелиск.
А сумка с записями рассказа Лаврова была обнаружена двенадцать лет спустя.
Глава первая
Курбатов завязал тесемки у папки и поднялся. Потом, вспомнив, что он сегодня в форме, вернулся к столу и положил дымящуюся папиросу на край пепельницы.
Генерал ожидал его. Залетавший в полуоткрытую форточку мягкий, по-весеннему свежий ветерок перебирал разложенные перед генералом листки. Курбатов узнал свое донесение: страницы были помечены синим карандашом.
— Садитесь, майор. — Генерал, нахмурившись, просматривал последние листки. Неожиданно он взглянул на Курбатова, улыбнулся, и лицо его, в крупных темноватых морщинах, также неожиданно помолодело. — Я с удовольствием прочитал ваш доклад… Действовали смело, решительно и… — здесь генерал сделал паузу, исподлобья глядя на сидевшего перед ним Курбатова. — Да, да, не смущайтесь!.. Отсюда закономерность успешного выполнения задания. Что ж, приятно, Валерий Андреевич, очень приятно…
Курбатов сидел так, что генералу из-за стола была видна только его голова с зачесанными назад светлыми, чуть золотистыми волосами да серые, внимательные, очень серьезные глаза. На маленькое ухо надоедливо спадала упрямая прядь, майор то и дело неловким движением руки прятал ее за ухо.
Генерал собрал листки, провел по сгибу ладонью и отложил их в сторону.
— Что еще новенького у вас?
Майор оживился. Похвалы всегда смущали его; в такие минуты Курбатова охватывало чувство странного беспокойства, неловкости. Теперь он приподнялся в кресле:
— За последние дни ничего особо интересного не случилось. Из управления пограничной охраны сообщают об обычных нарушениях границы. Задержание нарушителей и выяснение их личностей большого труда не представляют.
Курбатов остановился, ожидая, что скажет генерал. Тот достал из ящика светлозеленую папку и, не развязывая, отдал ее майору:
— Очень трудное задание я вам даю, Валерий Андреевич. Но оно вам по плечу. Познакомьтесь с документами, обмозгуйте. Потом посоветуемся.
Положив папку на сдвинутые колени, Курбатов медленно перелистывал бумаги. С первых же строк, прочитанных им бегло, майор громко чмокнул губами:
— Так это было двенадцать лет назад?
Генерал подошел к креслу и облокотился на спинку:
— Точнее, одиннадцать лет и семь месяцев.
Одним словом, очень давно, настолько давно, что… — он не закончил, вернулся к столу и сел, обеими руками поглаживая пролысины высокого, уже слегка загоревшего лба.
— Поглядите-ка на последний документ, — посоветовал он. — Это уцелевшее донесение немецкого агента, которое обнаружено в архивах разведки там, в Берлине. Не успели уничтожить.
Курбатов осторожно отодвинул верхние бумажки. Под ними была фотокопия; он прочитал ее в подлиннике, хотя снизу к ней был подклеен перевод. Агент R-354 доносил, что группа, перешедшая линию фронта в районе Солнечных Горок, провалилась в 1942 году, явка разгромлена, людей нет. Теперь Курбатов снова вернулся к первым документам — рассказу старшины Лаврова.
— Разрешите вопрос, товарищ генерал?
— Да?
— Когда найдено сообщение немецкого агента?
— Месяц назад.
— А рассказ старшины?
— Вчера. Вчера их принесла к нам одна девушка. Кстати, она сама шла с этой группой.
— Речь, конечно, идет об одних и тех же людях, — сказал Курбатов. — В октябре сорок первого прошли, в сорок втором провалились…
Генерал кивнул, сильно опираясь на край стола, словно отталкиваясь от него.
— В том-то и дело, что они не провалились в сорок втором году. В указанное время никакая группа нами не разоблачалась. Это точно проверено. Они где-то здесь, у нас… Где сейчас эти пятеро? Что они делают?
Он вопросительно посмотрел на Курбатова. Но взгляд майора выражал такой же немой вопрос, и тогда они оба усмехнулись, сначала с иронией, а потом с горечью.
— Получили нового хозяина. Ведь они потеряли одного хозяина в сорок пятом, — сказал Курбатов.
— Да, но откуда это сообщение, что они уже арестованы?
Собеседники замолчали, каждый раздумывая. Генерал тяжело вздохнул:
— Видите, как много этих «но», «почему», «где»…
Он опять встал и прошелся по кабинету, похрустывая сапогами, потом встал у окна и, не оборачиваясь к Курбатову, сказал сухо и деловито: