Совсем того!
Шрифт:
— Добрый вечер, сэр. Я должна доделать отчет о сегодняшнем совещании. Отдел маркетинга просит к завтрашнему дню.
— Бросьте его и идите домой.
— Но…
— Хизер, вы ведь моя помощница, а не их. И если я говорю, что вы можете заняться этим позже, никто не вправе возражать.
— Хорошо, сэр.
Молодая женщина не заставила себя уговаривать и сложила листы в папку. Она вдруг подумала, что Эндрю Блейк крайне редко заходит к ней в кабинет, и внимательно по смотрела на него. Сегодня вечером он выглядел усталым. Высокий, почти полностью седой, тонкие черты лица, открытый взгляд из-за круглых очков. В правом уголке
Он молча стоял перед ней с большим конвертом в руке.
— Отправить по почте?
— Нет. Но раз уж вы здесь, я должен вам сказать.
Он потер глаз кулаком. Он то и дело тер глаза тыльной стороной сжатой в кулак ладони, подняв локоть и плотно сомкнув веки, точно мальчуган, которому хочется спать. Этот жест она отметила, когда пришла работать на фирму. Он ей казался трогательным. У пожилого мужчины — жест ребенка. Потом она обнаружила у него и другие привычки: описывать ногами круги под столом или играть в катапульту шариковыми ручками на совещаниях, когда ему было скучно, — то есть всегда. Она стала его изучать. В их отношениях не было фамильярности, но они чувствовали друг к другу искреннюю симпатию. Она знала все его странности, знала, что линейка неизменно лежит у него справа от телефона, что он во всем любит ясность и точность, что он человек честный. Они никогда не говорили о личной жизни, но она всегда знала, в каком он расположении духа. Он спрашивал, какие у нее новости, и с вниманием выслушивал ответ. Он ничего от нее не скрывал. Дверь его кабинета была закрыта, только когда он звонил своему давнему другу и компаньону Ричарду Уорду. В такие минуты она иногда слышала, как он смеется. В другое время она ни разу не слышала, чтобы он смеялся.
Эндрю Блейк подошел к ней:
— Хизер, меня какое-то время не будет.
— Что-то со здоровьем? — сразу встревожилась она.
— Могут же быть и другие причины, даже у старика. Он сел на стул напротив своей помощницы.
— Пока что я не могу сказать вам больше, но прошу мне доверять.
Он положил перед ней конверт.
— Хизер, вы работаете у меня уже три года, и я имел возможность наблюдать за вами. Вы женщина серьезная и отзывчивая. Я испытываю к вам доверие. Я долго думал, прежде чем принять решение. Эта фирма очень много для меня значит.
— Для чего вы мне это говорите? Вы меня пугаете. С вами все в порядке?
— Хизер, вам столько же лет, сколько моей дочери, и я знаю, чего вы ждете от жизни. Вы задумываетесь о том, чем будете заниматься в дальнейшем. Вы не хотите стоять на месте. Это правильно, в вашем возрасте люди часто делают выбор. Я вижу, что газета у вас часто открыта на странице с объявлениями… А я много думаю о том, что оставлю после себя. Ну так вот: поскольку я на какое-то время исчезну, я попросил своего адвоката подготовить документы, наделяющие вас всеми полномочиями руководителя предприятия.
Молодая женщина побледнела.
— Нет, не делайте этого, — испугалась она. — Я уверена, вы выкарабкаетесь. Вы душа этой фирмы, заводские вас обожают. Медицина сумеет вам помочь. Не теряйте надежды…
Хизер говорила быстро, ее голос
— Все хорошо, Хизер. Я же сказал вам, что не болен. И врачи мне не помогут. Просто у меня кризис возраста, мне ведь стукнуло шестьдесят — вот и все. Так что успокойтесь и выслушайте меня. Мы поступим таким образом: я на некоторое время уеду развеяться и подумать, чему посвятить остаток жизни. А вы тем временем побудете на моем месте.
— Но я не справлюсь!
— Каждый раз, когда надо было принимать решение, вы высказывали мне свое мнение, и мы часто приходили к согласию. Вот и продолжайте в том же духе. Не слушайте ничьих советов, не идите на поводу у кретинов, они слишком дорого нам обходятся. На работу никого не нанимайте, разве что на завод. В случае необходимости или если вам нужен будет совет, звоните Ричарду Уорду или цеховому мастеру Фарреллу.
— Мы не будем видеться?
— До моего возвращения — нет.
— Вы будете доступны по телефону или хотя бы по электронной почте?
— Не знаю. Я буду вам позванивать время от времени.
— Это немыслимо, вы не можете вот так уехать. Мы пойдем ко дну, и это будет моя вина!
— Дайте себе шанс. Вы рискуете добиться гораздо большего успеха, чем я. Вы же понимаете, что я не доверил бы свою фирму кому попало.
Он указал на конверт:
— Прочтите все внимательно. Наш юрист, мистер Бендерфорд, зайдет к вам завтра утром подписать документы. Еще вам нужно будет найти помощницу. Надеюсь, вам повезет так же, как мне повезло с вами. А теперь марш домой! Завтра вы начинаете совсем другую работу.
— Вас здесь не будет?
— Нет, Хизер. С той минуты, как вы подпишете бумаги, вы станете директором. Я желаю вам удачи. Я уверен, что все будет хорошо. Просто оставайтесь собой.
Он встал, обошел письменный стол. Наклонился и легонько поцеловал молодую женщину в лоб. Он впервые позволил себе это. Получилось искренне, но как-то неумело. Это потому, что у него давно уже не было случая кого-то целовать, даже дружески.
Они долго не двигались с места. Каждого одолевали сомнения и страхи, свойственные его возрасту.
4
Всякий раз, когда Эндрю Блейк переступал порог «Браунинга», ресторана в районе Сент-Джеймс, он испытывал на редкость приятное чувство от того, что заведение, где он любил бывать, не изменилось со времен его молодости. Те же массивные двери со стеклянными вставками, начищенные до блеска медные перила, учтивое приветствие метрдотеля Терренса, работающего здесь уже восемь лет, — и все это в классическом интерьере: дерево и темно-красный бархат. Именно здесь он дважды в месяц обедал с Ричардом Уордом. На этот раз, однако, Эндрю пожелал его видеть раньше, чем истек традиционный двухнедельный перерыв.
Пребывая в том возрасте, когда люди ищут себе друзей-ровесников в разного рода клубах, модных и не очень, Эндрю позволял себе роскошь иметь настоящего друга еще со школьных лет. Терренс встретил его и сообщил:
— Мистер Уорд уже здесь. Я провожу вас.
Эндрю удивился: Ричард редко приходил первым. Он последовал за метрдотелем, с легкостью лавировавшим между столиками. Эндрю шел, стараясь ничего не задеть. Ему показалось, что проходы стали уж' е, чем прежде. А может, это ему стало труднее двигаться?