Сойди, Моисей

Фолкнер Уильям Катберт

– Подождите, - сказал редактор. Ему даже не понадобилось вставать из-за стола. Он снял с накалывателя телеграмму информационного агентства и протянул Стивенсу. Она пришла этим утром из Джольета, штат Иллинойс. {"Негр из Миссисипи накануне казни за убийство чикагского полицейского раскрывает свое настоящее имя в анкете переписи населения - Сэмюел Уоршем Бичем"...}

Пять минут спустя Стивенс снова шел через пустынную площадь, над которой еще ниже опустилось полдневное жаркое марево. Поначалу ему казалось, что он направляется обедать к себе в пансион, но тут же он понял,

что идет совсем не туда. "Да я и дверь в контору не запер", - подумал он. И как она ухитрилась проделать в такую жару семнадцать миль до города? Чего доброго, пешком шла. "Выходит, я не всерьез говорил, что надеюсь на худшее", произнес он вслух, снова поднимаясь по лестнице, и, оставив позади слепящее сквозь дымку солнце и полное уже безветрие, вошел в контору. И застыл на месте. Потом сказал:

– Доброе утро, мисс Уоршем.

Она тоже была совсем старая - сухонькая, прямая, с аккуратно причесанными, по-старомодному высоко взбитыми белыми волосами под выцветшей шляпкой тридцатилетней давности, в порыжелом черном платье, с обтрепанным зонтиком, до того вылинявшим, что из черного он превратился в зеленый. И ее он тоже знал целую вечность. Она жила одна в оставленном ей отцом доме, который понемногу приходил в негодность, давала уроки росписи по фарфору и с помощью Хэмпа Уоршема, потомка одного из отцовских рабов, и его жены выращивала кур и овощи на продажу.

– Я пришла из-за Молли, - сказала она.
– - Молли Бичем. Она говорит, что вы...

Он рассказал ей, а она не сводила с него глаз, выпрямившись на том самом жестком стуле, на котором сидела старая негритянка, к ногам ее был прислонен вылинявший зонтик. А на коленях под сложенными руками лежал старомодный ридикюль из бисера, чуть не с чемодан величиной.

– Его казнят сегодня вечером.

– И ничего нельзя сделать? Родители Молли и Хэмпа принадлежали моему дедушке. Мы с Молли родились в одном месяце. Мы росли вместе, как сестры.

– Я звонил, - сказал Стивенс.
– Разговаривал с начальником джольетской тюрьмы и с окружным прокурором в Чикаго. Его судили с соблюдением всех законов, адвокат у него был хороший - из тех, кто занимается такими делами. Денег хватало. Он участвовал в подпольном бизнесе - обычный источник заработка для таких, как он.

Она не сводила с него глаз, прямая, неподвижная.

– Он убийца, мисс Уоршем. Он выстрелил полицейскому в спину. Дурной сын дурного отца. Он под конец не запирался, признал вину.

– Понимаю, - сказала она. И тут он сообразил, что она на него не смотрит, вернее, не видит его.
– - Как ужасно.

– Но ведь и убийство ужасно, - сказал Стивенс.
– Так будет лучше.

Она опять увидела его.

– Я думаю не о нем. Я думаю о Молли. Она не должна знать.

– Да, - сказал Стивенс.
– Я уже говорил с мистером Уилмотом из газеты. Он согласился ничего об этом не сообщать. Я позвоню и в мемфисскую газету, но, может быть, уже поздно... Уговорить бы ее вернуться домой до того, как появится вечерний выпуск мемфисской газеты... Домой, где единственный белый, кого она видит, - это мистер Эдмондс, ему я позвоню; если

другие черные и прослышат об этом, уверен, они от нее скроют. А уж потом, месяца через два-три, я съезжу туда и скажу ей, что он умер и похоронен где-то на Севере...

На этот раз она поглядела на него с таким выражением, что он замолчал; она сидела, выпрямившись на жестком стуле, и глядела на него, пока он не умолк.

– Она захочет увезти его домой, - сказала она.

– Его?
– переспросил Стивенс.
– Тело?

Она глядела на него. На ее лице не было возмущения, неодобрения. Оно выражало лишь извечное женское понимание чужого горя. Стивенс думал: "Она пришла в город пешком по такой жаре. Если только ее не подвез Хэмп в тележке, на которой развозит яйца и овощи".

– Он - единственный ребенок ее покойной дочери, ее старшенькой. Он должен вернуться домой.

– Он должен вернуться домой, - так же спокойно сказал Стивенс.
– Я немедленно позабочусь об этом. Сейчас же позвоню.

– Вы добрый человек.
– Впервые она шевельнулась, чуть переменила позу. Он смотрел, как ее руки притянули ридикюль, сжали его.
– Я возьму расходы на себя. Не скажете ли вы мне, сколько это будет?..

Он поглядел ей прямо в лицо. И солгал, не моргнув глазом, быстро и легко:

– Десяти - двенадцати долларов вполне хватит. О ящике они сами позаботятся - останется только перевозка.

– Ящик?
– Опять она рассматривала его тем же пытливо-отчужденным взглядом, словно ребенка.
– - Он ей внук, мистер Стивенс. Когда она взяла его к себе, она дала ему имя моего отца - Сэмюел Уоршем. Не просто ящик, мистер Стивенс. Я знаю, что если выплачивать помесячно...

– Не просто ящик, - сказал Стивенс. Сказал точно таким же голосом, каким сказал "Он должен вернуться домой".
– Мистер Эдмондс наверняка захочет помочь. И я знаю, что у старого Люка Бичема есть кое-какие сбережения в банке. И если вы разрешите, то я...

– Ничего не нужно, - сказала она.
– Он смотрел, как она раскрыла ридикюль; смотрел, как она отсчитывает и кладет на стол двадцать пять долларов истертыми бумажками и мелочью - вплоть до никелей и центов.
– На ближайшие расходы этого достаточно. Я скажу ей... Вы уверены, что надеяться не на что?

– Уверен. Его казнят сегодня вечером.

– Тогда попозже к вечеру я ей скажу, что он умер.

– Может быть, вы хотите, чтобы я сказал?

– Я сама, - сказала она.

– Тогда, может быть, мне зайти и поговорить с ней, как вы считаете?

– Это было бы очень любезно с вашей стороны.

И она ушла, все такая же прямая, с лестницы донеслись легкие, твердые, по-молодому энергичные шаги и внизу затихли. Он опять позвонил начальнику иллинойской тюрьмы, потом в похоронное бюро в Джольете. Затем снова пересек пустынную раскаленную площадь. На этот раз ему пришлось чуточку подождать, пока редактор вернется с обеда.

– Мы отвозим его домой, - заявил Стивенс.
– Мисс Уоршем, вы, я и другие. Стоить это будет...

– Подождите, - сказал редактор.
– Кто это - другие?