Союз Преданных
Шрифт:
Она бросила еще один взгляд на младенца и крепко поцеловала его в лоб. Затем взяла в руки зеркало. Обернула его в плащ и несколько раз наступила на него, пока не раздался хруст стекла. Отражение распалось на десяток кусков. Элиза взяла осколок подлиннее. Руку обожгло, и по стеклу заструилась алая дорожка крови. Элиза вышла в коридор.
— …Мой внук? — рассуждала вслух Хельга, перебирая узловатыми пальцами рассыпавшиеся по столу кольца. — Это уже другое дело.
— Разве Вы не любите всех детей равно, как хорошая бабушка? — подначивал ее мужчина. Элизабетта встала у приоткрытой двери. Сердце ныло. На секунду ее взгляд столкнулся с глазами цвета грозового неба.
— Ну, тут другое дело. Это вопрос будущего для княжества.
— Одного наследника вполне достаточно,
— Ладно, — махнула рукой женщина и в деланной стыдливости прикрыла лицо рукой.
— Скрепим же уговор, — протянул свою ладонь «господин Дарий». Княгиня кокетливо протянула ему кисть, до этого костлявым веером прикрывавшую ее «стыд». А в следующую секунду с воплем отдернула. Из ее запястья алым ручьем сочилась кровь. Перед ней стояла бледная, судорожно хватающая ртом воздух, Элизабетта. Дарий покачивался на стуле и аплодировал, хохоча во всю глотку. Княгина схватила себя за вспоротое запястье и истошно закричала, бледнея на глазах. А через секунду ее крик оборвался, застрял у нее в глотке, словно ее тонкогубый рот заткнули вонючей тряпицей. Дарий опустил руку и с усмешкой посмотрел на Элизабетту. Молодую женщину всю трясло. Она дернулась в сторону, подобрала с пола окровавленный осколок.
— Хватит, — махнул рукой Дарий. Стекло вылетело из ее руки и раскрошилось в песок. — Изящно и смело, княгиня. Вот таких женщин я люблю. Желаете повременить с помощью, пока она не истечет кровью?
— Что…? Я… Нет, — выдавила она наконец.
— Тогда я советую не тратить времени зря и взять из конюшни самую хорошую лошадь, — сказал он. — Убирайтесь, пока я не передумал.
19
Переговоров так и не случилось. Это даже было ожидаемо, но Доминика все равно злилась каждой клеткой своего тела. Хотя все условия переговоров были согласованы, и первые дни гонцы сновали между замком и королевским лагерем, растянувшимся в лесу, на сколько хватало взора, все равно, стоило Доминике в сопровождении небольшого отряда показаться за воротами — к ней устремился град стрел. Дубовые, укрепленные железом, ворота тут же обросли пернатыми древками. Принцессу тут же втянули обратно и так началось ее очередное заточение. Естественно, никто этого не говорил вслух, но Доминика чувствовала, как день за днем меняется ее положение. Она ловила на себе настороженные взгляды людей. Если раньше она была южной принцессой-бунтаркой, то теперь она стала дочерью врага. Окружающие благородно закрывали на это глаза или делали вид, что не помнят этого крошечного факта, но Доминика чувствовала себя так, словно ей делают одолжение.
Подготовиться к осаде было верным решением. Монте-Маджи быстро восстановили, но Ладвиг приказал оставить магов в Бернберге, а поселение немного расширить, чтобы разместить там войска, присланные другими княжескими домами. Уже прибыли воительницы из Долины, несколько отрядов из Норпешта, прибывала оставшаяся часть армии Гряды. Там же разместил своих людей Кайрис. Ладвиг приказал Эдвину подготовить бойцов гряды и тренировать их вместе с чародейскими солдатами. Сперва дело шло не очень гладко, люди и маги друг другу не доверяли, но после того, как южане начали обстреливать Бернберг из катапульт и перебрасывать через городские стены бурдюки с горящим маслом, бывшие враги нет-нет, да и сработались. Надо было отдать должное, Эдвин быстро понял, как они могут усилить друг друга, и уже через несколько дней у него получился мощный авангард, который даже несмотря на скромное количество мог перевесить своим потенциалом три сотни вооруженных воинов.
Основная часть чародеев осталась в городе. Они помогали восстанавливать разрушенные после обстрелов дома, лечили раненых, продолжали выращивать продукты в защищенных теплицах. Благодаря ним можно было сказать, что Бернберг находился в хороших условиях. У них была еда, вода, а благодаря целителям пока еще получалось сдерживать эпидемии, которые неизменно следуют за осадами.
Шпионы сновали день и ночь, изучая движения южан. Ладвиг и Эдвин периодически сами отправлялись в леса, чтобы предотвратить заход южан с флангов. Они устанавливали ловушки, рыли ямы и ставили капканы, где непривыкшие к снегам солдаты то и дело оставляли руки, ноги и головы.
Так прошел почти месяц. Хотя зима перевалила за середину, не казалось, что она вообще планирует заканчиваться. Сперва Доминика думала, что каждый день наполнен событиями: то южане пытались выбить городские ворота, то обстреливали город из катапульт, то обманным маневром пытались выманить защитников из города. Доминика жадно следила за всеми новостями, и от имени каждого погибшего и пострадавшего ее сердце сжималось до невыносимой боли, а затем начинало биться раненной птицей. Она навещала каждую пострадавшую семью, чтобы принести соболезнования и разделить их горе. Целыми днями она наравне со служанками раздавала горячую еду то на площади, то во дворе замка, и, заглядывая в глаза каждому, обещала, что скоро все закончится.
Но закончились только силы искренне оплакивать каждого. Вскоре павшие стали лишь числом, следовавшим за количеством разгромленных и восстановленных домов. Доминика слушала эти сводки каждое утро в кабинете Ладвига, после чего князь отправлялся на очередной совет в компании Куно, Эдвина и вернувшихся князей, а Доминике находили очередное занятие, чтобы она помогала людям и успокаивала народ. Она знала, что эта работа была не менее важной, она знала, что Ладвиг прекрасно справляется и без нее, но как же ее все злило. Ее пытались мягко отвадить от участия в советах и решения военных вопросов. Если она пыталась протестовать, то в ход шла избитая фраза: «Подумай о ребенке» и пристальный взгляд на ее живот. Эта аргументация злила ее еще больше. Словно маленькая жизнь, еще никак не проявившая себя жизнь, вдруг затмила ее собственную. Ребенок никак не подтверждал и не опровергал это заявление, так что злиться на него Доминика не могла, а срываться на окружающих не смела. Просто глотала обиды и, вспоминая все уроки Калиссы, старалась вникнуть в дела двора, от которых ее держали подальше. И все же, сколько бы ей теперь с улыбкой ни говорили, что она больше не одна, Доминика еще никогда в жизни не чувствовала себя настолько одинокой.
Возможно, именно это одиночество в конце концов привело ее в утренний час к покоям Эдвина. Живущий под личиной брата, Эд каждый день занимался войсками. Солдаты не только не заподозрили подмены, они даже заобожали предводителя, хотя прежде относились к нему с опаской. Он был уверен, хладнокровен, требователен и справедлив. Но стоило ему оказаться вдали от посторонних глаз, как его начинала сжигать злость. Она отравляла его кровь, пускала по венам едкий стыд. Хотелось взять осколок зеркала и срезать созданные Куно чары, достать собственное лицо из-под маски брата, но в следующую же секунду он останавливался. Ему нравилась власть. Ему нравилось командовать. И даже получать пропитанные обожанием письма из дома, которые составляли жившие под одной крышей дети его брата, ему нравилось. И от этого становилось еще паршивее.
Доминика застала его сидящим неподвижно перед догорающим камином. Он даже не обернулся на звук ее шагов, только сказал:
— Должно быть, совсем дело плохо, раз ты решила поболтать со мной по душам.
— Просто хочу поговорить.
— Ах, да. Дружеские беседы у нас с тобой общее увлечение, и как я мог забыть? Желаешь обсудить погоду или рюшечки?
— А у тебя, я смотрю, очередь из желающих пообщаться под дверью стоит, — хмыкнула Доминика. — Ну так я встану в конец и номерочек возьму, если нужно.
— Кончай паясничать, — фыркнул мужчина и махнул рукой на соседний стул. Как гостеприимный хозяин, Эд положил на сиденье пару подушек и еще одну под спину. Доминика нахмурилась.
— Я беременная, а не немощная.
— Так всяко приятней, чем жопой занозы цеплять, — отрезал Эдвин и повернулся к огню. — Даю руку на отсечение, в твоей голове засела какая-то «гениальная» идея, которую ты почему-то не можешь обсудить ни с Ладвигом, ни с чародеем. А я теперь единственный, кто, по логике, должен тебя остановить.