Создания смерти, создания тьмы
Шрифт:
— Я подумываю об отставке, — продолжал Уолтер. — Я вдоволь насмотрелся на трупы и больше видеть их не хочу. В последнее время меня увлек Томас Браун. Тебе случалось читать что-нибудь Томаса Брауна?
— Нет.
— Христианская мораль: «Не взирайте без меры на лики смерти, дабы не стало зрелище сие привычно глазу вашему, и долго не держите взор свой на картинах унизительных и оскорбительных, дабы не разучиться различать их».
Уолтер сидел ко мне спиной, в окне отражалось его лицо и глаза, устремленные вдаль.
— Я слишком долго смотрел на смерть, и у меня больше нет
Мой нетронутый кофе подернулся пленкой. Я молчал.
— Мне бы не хотелось больше видеться с тобой, — в голосе Уолта сквозила незнакомая печаль. — Я поговорю с кем нужно, чтобы тебя отпустили.
Во мне действительно кое-что изменилось, но я сомневаюсь, что Уолтер уловил истинную суть этих изменений. Может быть, только я мог по-настоящему понять произошедшее и осознать, как отозвалась во мне смерть Аделейд Модин. Ни с чем в этом мире невозможно сопоставить ужас преступлений, совершенных ею за тридцать лет, и все те муки, которым подвергала она самых слабых и невинных из нас. И все же злодеяниям пришел конец. И я способствовал этому.
Ничто не вечно. Все должно иметь свой конец: и зло и добро. Смерть Аделейд Модин в беспощадном пламени подтверждала правильность моих выводов. И если мне удалось приблизить ее конец, то и до других я смогу добраться. И Странник не станет исключением.
В этот момент где-то среди непроглядного мрака подали голос часы и принялись отсчитывать часы, минуты и секунды до мгновения, когда придет пора известить о том, что время Странника истекло.
Размышляя над словами Уолтера и его сомнениями на мой счет, я задумался и об отце, о том, что унаследовал от него. Об отце у меня сохранились отрывочные воспоминания. Помню, как перед Рождеством он принес елку: крупный мужчина с красноватым лицом входит в дом, и клубы пара вырываются у него изо рта, как дым из паровозной трубы. Помню, как зашел как-то вечером в кухню и увидел его ласкающим мать. Мое появление смутило обоих, и мать рассмешило это смущение. Помню, как он читал мне на ночь. Его большие пальцы двигались по строчкам в такт произносимым словам, чтобы мне было легче их узнать, когда я снова к ним вернусь... А еще мне врезалась в память его смерть.
Его форма всегда была тщательно отглажена, и оружие он регулярно чистил и смазывал. Служба в полиции ему нравилась, по крайней мере, так казалось. Я не знал тогда, что заставило его поступить именно так. Возможно, Уолтер Коул что-то понял, когда смотрел на тела детей. Может быть, и мне тоже кое-что стало ясно. Наверно, я стал таким, как отец. Можно сказать только, что в нем что-то вдруг умерло, и мир вокруг утратил яркие краски. Слишком долго смотрел он на муки мертвых и стал отражением того, что видел.
То был вполне рядовой вызов: двое подростков поздно ночью носились по пустырю в машине с включенными фарами и не переставая сигналили. Отец выехал на вызов и увидел одного из местных хулиганов,
Отец не мог вспомнить, что сказал ему парень, чтобы произвести впечатление на подружку. Слово за слово, и я представляю, как наливался угрозой голос отца. Парень шутя полез в карман куртки, довольный своей выдумкой пощекотать нервы полицейскому, а хихиканье девицы только добавляло ему куража.
Но вот отец достал пистолет, и смех стих. Я могу представить себе, как парень поднял руки, испуганно тряся головой и пытаясь объяснить, что у него нет оружия, что это была шутка и он просит извинения. Отец выстрелил ему в лицо. Кровь забрызгала салон машины, стекла, лицо девушки на переднем сиденье. Отец застрелил и ее, думаю, она даже крикнуть не успела. Потом отец ушел.
Сотрудники службы внутренних дел пришли за ним, когда он переодевался в раздевалке. Они представили его на суд коллег-офицеров в назидание остальным. Никто не вмешивался в их действия. К этому времени все знали, что будет, или думали, что знают.
Он ничего не отрицал, но дать объяснение своим действиям не мог. Когда его спрашивали об этом, он только пожимал плечами. У него взяли пистолет и значок, но другой пистолет, тот, что теперь у меня, оставался в его спальне. Затем его отвезли домой, в соответствии с правилом, существующим в Управлении полиции, согласно которому, допрос полицейского по уголовному делу может производиться не ранее, чем через 48 часов. Он словно находился в каком-то оцепенении и отказался разговаривать с матерью. Двое сотрудников Службы внутренних дел сидели в машине и курили. Я смотрел на них из окна своей спальни. Думаю, они знали, что должно произойти. Вскоре прогремел выстрел, но они вышли из машины только после того, как смолкло в прохладной ночи звучное эхо. Я сын своего отца со всеми вытекающими последствиями.
Дверь следственной комнаты открылась, впуская Рейчел Вулф. Она была одета безо всякой официальности в голубые джинсы, кроссовки и черную кофточку с капюшоном. Распущенные волосы падали на плечи, прикрывая уши. Я разглядел россыпь веснушек на носу и у основания шеи. Она села за стол напротив меня.
— Я слышала о смерти Кэтрин Деметр. Жаль, что это случилось, — она смотрела на меня участливо и с сочувствием.
Я кивнул, и мне подумалось о Кэтрин в подвале. Мысли эти бодрости не добавляли.
— Что вы чувствуете? — в ее голосе помимо заинтересованности слышалось мягкость.
— Трудно сказать.
— Вы сожалеете, что убили Аделейд Модин?
— Она меня вынудила. Мне ничего другого не оставалось.
Ее смерть не вызывала во мне никаких эмоций. Мою душу сковало оцепенение. С таким же безразличием думал я об убийстве адвоката и вспоминал о Бобби Сциорре, когда вошедшее в шею лезвие ножа заставило его приподняться на цыпочки. Меня пугало это бесчувственное спокойствие. Я бы встревожился еще больше, если бы не терзала душу боль при мысли о невинных детях, чьи тела уже были найдены, и тех, кого еще предстояло найти.