Созданный для тишины
Шрифт:
– Наверное, это меньшее, чем я могу отплатить.
Я снимаю с себя перчатки, под которыми находятся точно такие же, надеваю их ей на руки. Говорю:
– Смотрится и в правду хорошо, и не только перчатки на твоей руке…
Я уже с трудом сдерживаю смех, хотя это и не требуется, всем же вокруг плевать на происходящее. Она в недоумении, она сидит, вытянув руки, с широко открытыми глазами. Я говорю:
– Конец человечества необычайно красив, уж я-то знаю, а ваш не идёт ни в какое сравнение…
Я снимаю с неё перчатки. Она спрашивает:
– Всё кончено?
–
Я встаю, официант подходит ко мне и спрашивает:
– Уже уходите?
– Ещё нет. Мне, пожалуйста, зелёный чай и, если можно, печенье с кусочками шоколада, – мой взор демонстративно уставляется на неё, – а ей просто подливайте вино, я сейчас всё оплачу и пересяду на стол возле двери.
Те самые шрамы на бедре, о которых ещё говорила Саша, те самые зелёные глаза, которые я увидел в досье пациента, та самая чуть тёпленькая водичка, которой я смывал кровь с перчаток. Мои глаза были спокойны, будто я только что прочёл заурядную городскую газету, когда душа разрывалась от паники из-за совершённого убийства. Люди в палате во всю говорили о смерти пациента, пока я намыливал своё лицо. Это убийство совершил даже не я, а Саша, ведь мне бы просто не хватило смелости на такое. Это она разрезала нити, соединяющие две части аорты, нанесённые вторым кардиохирургом, девушкой, которая чуть ли не копия Саши, которая была так добра ко мне, которая рассказывала, что происходило у неё во время рабочей смены, пока был перерыв, на котором она предлагала купить мне кофе. Добрая душа, имя которой я не знал.
Саша говорила: «Не парься. Тебя это не коснётся», – однако это не оказалось правдой, но и не особо ложью. Чем-то между. Около часа спустя, когда пациента окончательно признали мёртвым, меня начали расспрашивать, мол, что я чувствую после своего первого пациента, умершем во время операции, на что я начал говорить, что я не работал над тем сосудом, который нашли не до конца сшитым. Я указал на копию Саши, и после ко мне не приставали.
– Что ты чувствуешь по этому поводу? – спрашивает Саша, которая на вид не испытывает угрызений совести.
– Зачем ты убила его?
– Убила его? – ответ несколько меня поразил. Я же чётко видел, как она разрезала нити, нанесённые ею. Я был в первом ряду и видел весь акт. – Ты такой наивный.
Я же мог ему помочь, я же мог его спасти. Все говорили, что его состояние запущено, что ему помогать – это неоправданная трата времени, что пациент, даже если он будет с новым сердцем, будет инвалидом оставшуюся жизнь, которая будет недолгой. Но они решили прийти с этим вопросом ко мне, с вопросом: оправдана ли его жизнь перед тратой сил, и я ответил, что да. Любая жизнь оправдана перед смертью. И они дали мне это дело. Дали, ведь понимали, что я справлюсь и с ним. Или надеялись, что я справлюсь. Но надежды тщетны.
В комнате, обклеенной чёрно-белой плиткой, заполненной такими же людьми, висели камеры, следящие за процессом, за внутренностями человека, от которых некоторым людям плохо, а некоторым нет, за мной и Сашей, которая совершила убийство, но к которой нет претензий. Если бы я тогда остановил её, или же не пустил в палату, предварительно заперев в своём офисе, или же попросту не взял бы в тот день её на к себе на работу.
– То что-то тогда бы изменилось? – спрашивает Саша и делает паузу, которую может заполнить мой ответ. Ответа не было. И с малой улыбкой на лице он спрашивает: – Может, проблема в тебе?
Я в ванной комнате. Саша сейчас в коридоре гостиницы, она заперла меня в номере с незнакомкой, которая скоро покончит с собой. Она говорит:
– Если хочешь покончить с собой, то препаратов в моей аптечке хватит, хотя их даже немного больше.
– Можешь показать, где она?
– Правый шкафчик от зеркала.
Я открываю его и вижу кучу флаконов и пачек с анорексическими веществами, ими заполнен весь шкаф, создавая некую стену. Каждый флакон и пачка – кирпичик.
Девушка стройного телосложения, волосами светло-коричневого цвета, с серым правым и голубым левым глазами, хлопковыми шортами бледно-оливкового цвета и серой толстовкой говорит:
– Слушай, раз ты у аптечки, то можешь мне дать амфепрамон.
Я нахожу пачку в середине стены, достаю, из-за чего вся стена рушится и падает на меня, от чего я роняю амфепрамон, только несколько флаконов, стоящих на деревянном ящике, удержались, но ни один из них не нужный мне препарат. Придётся искать на полу средь кучи других веществ. Поднимая разные белые пачки и понимая, что они не то, что мне нужно, я, чтобы хоть как-то упростить себе задачу, отсортировывал их в углу комнаты. Пока я поднимаю и переставляю флаконы, можно услышать, как таблетки внутри бьются о стенки и друг о друга. Мои руки до сих пор трясутся.
Когда я пришёл домой, я был в сильной панике. Мои руки с трудом удерживали предметы весом пол килограмма, при этом имели сильную дрожь и заторможенность, будто у меня болезнь Паркинсона. Мой разум был сосредоточен на убийстве.
– Ты слишком много думаешь об этом. – говорила Саша.
– Ты не понимаешь, скоро люди заявятся в полицию, покажут записи с камер, тебя посадят, а я, в лучшем случае, отделаюсь лишением работы, ведь я же тебя приводил на работу.
– Ты слишком много думаешь, – продолжала Саша, – и при этом глубоко ошибаешься. Я его не убивала.
– Но я же видел… – произнёс я с несколько жалобным голосом и чуть сдерживая слёзы.
– Ты видел свою реальность, когда я нет. Глаза божьи видят истину. Ты не бог, иначе бы разгуливал по райским садам и смотрел с высока, как тешатся люди.
– Тогда кто ты?
В ответ лишь молчание.
Я сам знал ответ, иначе бы не слышал воплей в тишине.
Вопрос:
Что есть бог?
Ответ:
Ты.
– Может, тебе стоит отдохнуть, – говорила Саша, при этом несколько приближаясь ко мне, – как-то расслабиться. Я даже знаю как…