Созданы для любви
Шрифт:
– У экономики суровые законы, малышка. У тебя нет опыта работы по специальности, на которую ты так и не доучилась. Ты симпатичная, но это мое мнение, все-таки немного надо, чтобы папаша назвал тебя милашкой. Но я смотрел офисные ситкомы по телику – ты старовата чтобы тягаться с миленькими стажерками. Он тебе изменяет? Это непросто, я понимаю, но не лучше ли не обращать внимания? Невысока цена за то, чтобы всю жизнь купаться в деньгах. Во всем остальном купаться не так приятно. Зачем что-то менять?
– Понимаешь, пап, купаться хорошо, но я начала тонуть.
Разве она уже допила последнюю банку? Да, точно. Хейзел чувствовала,
– Если бы он просто изменил – было бы другое дело…
– В смысле? Вы же почти десять лет в браке. Разве нельзя просто все обсудить? Ты знаешь, что мы с мамой любили друг друга. По-своему. Но если бы мы зацикливались на счастье, самореализации и прочем, долго бы мы не продержались. Вашему поколению только восторги и волнение подавай. Если вам не прикольненько, вы тут же поднимаете лапки. Тебе не приходило в голову немножечко снизить планку запросов к жизни? Ты не считаешь, что тебе очень повезло, что он на тебе женился? Ты была никем.
Хейзел почувствовала, что ее губы растягиваются в неловкой улыбочке, которая по идее должна была папу отпугнуть – и хорошо; эта рефлекторная улыбочка ее не раз выручала. Папу надо было немножечко смутить, чтобы он помолчал и послушал.
– Все было очень плохо. Ты не знаешь и половины.
Теперь он замолчал. Заглянул в глаза Диане, ища поддержки, вздрогнул.
– Хорошо, принято. Может, и не знаю. Но оглянись вокруг. Падать высоко и больно. У меня тут один туалет. Один! Ты же прямо сейчас хочешь въехать? Я свои дела делаю по ночам. Но всегда в разное время. Много переменных, точно ничего не известно. Если я получаю пригласительный билет хотя бы секунд за сорок, то считаю, что мне повезло.
Папу понять непросто. К примеру: когда она училась в колледже, еще до Байрона, она решила пожить в сквоте с анархистами, чтобы не платить аренду – так у нее на кредитках оставалось больше денег на мелкие расходы и новые шмотки. Вместо унитаза там стояло белое ведро, которое все время переворачивали, потому что большинство людей, которые пользуются туалетным ведром в анархическом сквоте, не то что бы кристально трезвы. Если рассказать папе об этом опыте, ему будет легче принять, что она будет с ним жить? Или труднее?
– Сколько мы тут уже проболтали, Хейзел? И сколько тебе нужно времени, чтобы встать на ноги? Я считаю, тебе надо проглотить свою гордость и поклянчить у него еще немного денег, просто чтобы
– Ты не понимаешь. Я же говорю, я даже деньги с брачного контракта не собираюсь брать. Я не могу уйти от него и взять его деньги, пап. По деньгам можно отследить, где я и что я делаю.
Хейзел поймала себя на том, что зачем-то пытается сделать глоток из пустой банки. Сначала ей показалось, что там осталась капелька, до которой можно добраться, если наклонить банку под правильным углом. Потом она осознала, что охотится за капелькой уже секунд десять, а может, и дольше. Кажется, она вцепилась в банку слишком сильно и постукивала по дну пальцами обеих рук, а значит, теперь папа заметил, что она пьяна. Воздуха не хватало, она смяла банку в кулаке, надеясь, что от этого звука ей станет легче – увы, он вышел только раздражающим. Как будто в паре метров кто-то решил заняться вандализмом.
– Пап, – продолжала она, – я надолго не загадывала. Это, в общем, неудивительно.
Она была бы рада спланировать все получше, но большого смысла в этом не было, потому что брать что-либо из дома Байрона с собой было нельзя. А еще она сильно испугалась этим утром. Пролилась кровь, и это стало последней каплей.
– Я надеялась, что поживу тут, пока не смогу себя сама обеспечивать.
– Я, может, умру скорее, чем ты найдешь работу.
– Может, тогда на год? Дашь мне один год? Вроде, довольно скромный запрос, учитывая, что мне нужно начать жизнь с чистого листа, да?
Хейзел взглянула на папу, и ей пришлось сесть обратно. Она ожидала увидеть красное лицо и щеки, раздутые от ярости как паруса, или даже «голову-термометр» – так в детстве они с лучшей подругой называли ядовито-пунцовые пятна, которые, постепенно светлея, спускались по лицу и шее отца вниз к его груди и всегда безошибочно предупреждали, насколько он зол и как сильно ей влетит.
Но сейчас он смотрел на нее влажными от проступивших слез глазами. Его слезные железы будто пытались удержать внутри всю его жалость к ней, но не выдержали напора.
– Пап…
Как только она начала говорить, его рука взметнулась вверх, прерывая ее мысль и не давая продолжить. Он наклонился к Дианиному халату, промокнул им глаза и высморкался чуть громче приличного. Это тоже поколенческое? – задумалась Хейзел. Ей никогда не пришло бы в голову при ком-то так громко сморкаться. Даже при семье.
– Хорошо, – он кивнул, – оставайся, если хочешь. Возвращайся на самое дно.
Смятая банка пива лежала на полу у ее ног; Хейзел пнула ее, казалось бы, совсем несильно, но та картинно подлетела в воздух и приземлилась точно в гроб, как будто так и было задумано.
– Да, не так я представлял себе первый вечер медового месяца. Скажу прямо. Не могла бы ты сегодня оставить нас с Дианой вдвоем? Хочется в последний раз насладиться нашим уединением. Может, тут неподалеку есть бар, куда бы ты могла пойти?
«Бар-то наверняка есть, – подумала Хейзел, – но не очень-то хочется шататься на улице, пока Байрон одержим идеей меня убить». Он скорее приедет за ней в фургоне с парой громил, которые перехватят ее у дороги, чем вломится в дом к престарелому отцу и затащит ее в машину на глазах у соседей. Беседа с отцом явно подходила к концу, и она решила, что эта тема послужит неплохим поленом, чтобы подбросить его в затухающий разговор.