Созданы для любви
Шрифт:
– Оценим?
– Решим, нужны ли они нам. Должны ли они продолжиться, выйти на новый уровень или, как говорят в бизнесе, быть аннулированы…
– Под языком… – проронила Хейзел, вспомнив про таблетки. – Ой! – спохватилась она, заметив, что Байрон смотрит на нее слишком уж пристально, а его губы растягиваются в улыбке. – Извини, я задумалась о своем.
– Ты хочешь сказать, ты согласна? – спросил Байрон радостно и взволнованно. – Ты предлагаешь поцеловаться?
Она не предлагала. Но он уже рядом с ней, и его горячие губы целуют ее так деликатно, как будто предлагают не обращать внимания на поцелуй – как официант, который тихонечко начинает убирать со стола, как только последние гости
– Я же только что целовалась с Байроном, да? Не с вами?
Ей очень хотелось добавить: «А что насчет ужина?»
– Меня вы точно не целовали, – ответила сотрудница, подводя Хейзел к припаркованной снаружи машине. – Байрон с вами свяжется.
И он связался.
Центр, как позже поняла Хейзел, только назывался домом, но по-настоящему домом не был. Не потому что они не проводили там время, нет. На самом деле Хейзел почти не выходила, а Байрон большую часть времени проводил в главном офисе по соседству – поездки он считал делом рискованным и старался выезжать как можно реже. Каждый вечер он приходил домой спать около десяти – с регулярностью, достойной робота.
Но и в тот, первый визит ей показалось, что «жизнью» происходящее в Центре можно назвать разве что с натяжкой. Размах Центра, конечно, впечатлял. Внутри все было вылизано, вычищено, стерилизовано; в каждую стену встроены сенсоры и система распознавания личности. Поначалу, да и потом тоже, все это казалось ей нереальным. Одним из немногих развлечений Хейзел в браке было ходить по дому с круглыми от удивления глазами и раскрытым ртом. Она почти всерьез верила, что Центр – это такой предсмертный обезьянник, куда души попадают сразу после смерти. За годы брака она не написала ни одного бумажного письма, но если бы ей довелось, вместо обратного адреса она указала бы что-то в духе: «Я живу там, куда умершие приходят, чтобы остыть и подготовиться к температурному режиму жизни после смерти».
Шесть месяцев спустя ее мама умерла, а Байрон сделал Хейзел предложение. Все представления Хейзел о замужестве рухнули, когда она в последний раз перед смертью мамы зашла к родителям.
– А где мама? – спросила она папу, не ожидая, что ответ перевернет ее жизнь.
– У Берни, – ответил тот. Так звали одного из их друзей, вдовца, который жил неподалеку. – Она уже пару недель с ним спит. Такое вот у нее предсмертное желание, порезвиться напоследок с другими партнерами. Ты ведь знаешь, в брачную ночь мы оба были девственниками.
Нет, Хейзел этого не знала, а думать о том, что ее мама занимается сексом, было не легче, чем думать, что сексом занимается холодильник… или плита. Хейзел казалось, что под одеждой у мамы вовсе нет гениталий, как у бойлера отопления или вентилятора.
– Она тебе изменяет?
Папа поправил очки, перелистнул страницу газеты и снова нахмурился. Когда он читал, его лицо всегда морщилось, как будто он готовился принять удар – как у водителя перед тем, как в лобовое стекло пикапа врежется туша оленя.
– Не говори глупостей. Это просто секс. Из списка дел перед смертью.
– И тебе все равно? – Хейзел помолчала, она не была уверена, чего хочет от разговора. Наверное, неплохо было бы знать, насколько странно обстоят дела. Может, пора совсем перестать общаться с родителями? – А у тебя… тоже есть любовницы?
Хейзел оперлась на столешницу и приготовилась к худшему.
Нравственность родителей всегда казалась ей одним из законов природы, неотъемлемой частью существования, одной из сил, которые не дают вселенной
– Вы свингеры?
– Боже, Хейзел! – папа положил газету на стол и отпил кофе. – Я не коммунист. И нет, сейчас мне незачем за кем-то бегать. Мне некуда спешить. Когда она умрет, у меня будет куча времени на других женщин.
Хейзел села за стол.
– Тебе не кажется, что это предательство?
Она открыла пачку печенья и стала было заедать стресс, но тут поняла, что ест песочное печенье со слабительным эффектом. Слабительные и секс на стороне – вот что, если вкратце, происходило в жизни ей родителей.
– Ну, из-за рака она чувствует себя обманутой. Если так ей легче, я не хочу мешать. К тому же это бесплатно, и мне ничего делать не нужно. На самом деле, мне даже повезло, что на ее последние желания не пришлось разориться. Когда рак нашли у жены Джима, ему пришлось поехать с ней в круиз по Европе. Да у меня на целый день хватит историй про жен друзей, которые перед смертью превратились в жадных лепреконов. У них золотая лихорадка началась. Просили золотое то, золотое это. Жена Калеба после первого курса химиотерапии чуть ли не купаться в золоте возжелала. А в завещании указала, чтобы ее похоронили вместе со всеми украшениями. Ему ни шиша не досталось, когда она окочурилась.
У Хейзел свело живот.
– Тебе грустно, что мама умирает?
Папа кивнул.
– Ты же знаешь, я не люблю перемены.
Оглядываясь назад, Хейзел понимала, что ее отношения с Байроном с самого начала не предвещали ничего хорошего. Сейчас она признавалась себе, что всегда подсознательно знала, не стоило говорить Байрону «да» и делать вид, что ей хочется за него замуж. Но он был богатым и успешным… И Хейзел нравилась ему, интересовала его. По крайней мере, та Хейзел, которой она притворялась, – неизменно веселая, согласная на все, начисто лишенная своих предпочтений. Она легко сошлась с Байроном, потому что вела себя как кольцо настроения: она любила то, что нравилось ему, и осуждала то, что он считал неприемлемым.
Когда-то давно ей попалась статья про человека, который прятал в подвале тайную семью: женщину, которую он похитил, и троих детей, которых она родила от него и растила в неволе. Все это время его первая жена и дети жили в том же самом доме. Хейзел могла еще поверить, что дети сверху ничего не подозревали. Но жена?! Эта история всплыла на одном из семинаров по психологии, и никто не понимал, как она могла не знать. Нашлась пара аргументов: возможно, жена просто была очень доверчивая и правда считала, что у него есть какая-то скучная причина держать подвал за семью замками, вроде тайной мастерской, где он вырезал по дереву. Другие студенты вспомнили про жен серийных убийц, насильников и садистов. Когда их мужей ловили и выяснялось, что те за последние годы (или десятки лет) поубивали кучу женщин, многие из жен утверждали, что совсем ничего не подозревали. «Наверное, их мужья очень хорошо умели врать?» – предположила тогда ее подруга. У преподавателя было другое мнение. Он был похож на помесь Бетховена и Эйнштейна: безумная прическа второго сочеталась с тяжеловесной серьезностью первого. Все, что бы он ни говорил, звучало пророчески и претендовало на вселенскую истину; когда он просил закрыть дверь, потому что из столовой слишком пахнет едой, это звучало, как утверждение, что уединение в этом мире невозможно. И вот он оглядел их и сказал: «Все всегда всё знают». «Да ладно?» – было первой реакцией. «А впрочем, да – после решила Хейзел. – Может, не все и не всё, но в какой-то мере, подсознательно или как-то еще, люди знают больше, чем себе признаются».