Создай меня

Ловелл Л. П.

Я целую сестру в лоб.

— Люблю тебя, букашка.

— И я тебя люблю, — выдыхает она, глаза ее закрываются, дыхание становится ровным. Под размеренные вдохи и выдохи сестры я тоже засыпаю.

Просыпаюсь я от удара по лицу, эхо от звонкой оплеухи гудит в черепной коробке. Мгновенно открыв глаза, я сажусь на кровати и вздрагиваю при виде заведующей. Она стоит передо мной, уперев одну руку в бок, а в другой руке сжимает яблоко.

— Идем со мной, — бросает она с приторной улыбкой на лице.

Анна прижимается к стене, и я чувствую, как дрожит ее тело.

— Все в порядке, — говорю я ей. Мне известно, что сейчас произойдет, и не хочется, чтобы Анна это видела, поэтому я встаю и следом

за злобной теткой выхожу из комнаты. Пройдя через всё здание приюта, она подходит к двери кабинета, открывает ее, входит и останавливается спиной ко мне. Я вхожу следом, закрываю дверь и стою в ожидании, не поднимая глаз.

Она разворачивается и наотмашь бьет меня по лицу тыльной стороной ладони. Удар такой сильный, что я падаю на колени и, сплюнув на пол кровавую слюну, ощупываю ладонью разбитые губы. Мегера с каменным лицом подходит ближе и нависает надо мной. С виду она похожа на школьную учительницу – седые волосы, собранные в пучок, юбка до колен, шерстяной жакет. Производит впечатление милой пожилой дамы, но это совсем не так. И это не первая встреча ее руки с моим лицом.

— Ты воруешь еду! — выкрикивает она. — Неблагодарная! Неблагодарная и испорченная! Я была слишком снисходительна к тебе, Уна Васильева.

Я ничего не отвечаю, и злобная тетка указывает на стул.

— Садись.

Я сажусь, а она громко кого-то зовет. Я слышу, как открывается дверь, но не отрываю взгляда от заведующей. Людям за пределами этих стен она кажется милой женщиной, которая работает в детском доме, но на деле она совершенно другая. Я-то вижу ее истинное лицо, и она об этом знает.

Тот, кто вошел в комнату, подходит ко мне сзади, привязывает запястья к подлокотникам стула и отходит. В панике я пытаюсь высвободить руки и срывающимся голосом спрашиваю:

— Что вы делаете?

— Учу тебя дисциплине, — она улыбается, подносит к губам сигарету и прикуривает ее. Раньше я не видела, чтобы она курила. Выйдя из-за стола, мегера подходит ко мне, взгляд ее полон ядовитой злобы. — Ты будешь знать свое место, Уна. Ты никто. Ты ничто. Никому не нужная сирота. Повтори это! — кричит она мне в лицо, брызгая слюной. От зажатой между ее пальцами сигареты комната наполняется едким запахом табачного дыма. В ответ я с вызовом смотрю на нее, давая понять, что отказываюсь подчиняться, и ей меня не сломать. Грубая деревянная поверхность стула оставляет занозы в моих голых ногах, потому что короткие шорты не в состоянии их прикрыть. Кожаные ремни, которыми пристегнуты мои запястья к подлокотникам стула, изрядно потрепаны, но все еще обдирают кожу, когда я пытаюсь освободиться от них. Наша начальница любит, чтобы живущие здесь дети беспрекословно подчинялись и вели себя спокойно. Но я не такая. Я не согласна мириться с такой судьбой и не хочу подобной жизни для своей сестры.

— Я поставлю тебя на место, девчонка! — шипит она. — Ты надолго это запомнишь! — и к моему плечу прижимается горящий кончик сигареты. Это очень больно. Правда. Я стискиваю зубы, чтобы сдержать рвущийся из горла крик. Запах паленой кожи проникает в мои ноздри, и я давлюсь от привкуса собственной горелой плоти. На губах заведующей появляется кривая усмешка. Она наслаждается моей болью, поэтому я стараюсь побороть свои инстинкты.

Стиснув зубы, я выпрямляю спину и смотрю ей прямо в глаза. Мне не в первый раз приходится терпеть ее жестокое обращение и, видимо, не в последний. Сила ее наказаний варьировалась от нескольких красных полос на заднице после ремня до алых кровоточащих ссадин на спине и ударов по лицу, в результате которых у меня оказались сломанными один или два зуба. Естественно, чем больше она старалась, тем более выносливой я становилась. Настолько выносливой, что могла скрывать желание кричать и плакать от боли. Но весь ужас не в

самой боли, а в том, что когда мне ее причиняют, я осознаю, что совершенно одна, и что никто не придет, чтобы защитить меня.

Истязательница смотрит на меня сверху вниз, и я в ответ, глядя на нее в упор, сплевываю к ее ногам очередную порцию окрашенной кровью слюны. Когда-нибудь она поплатится за все то зло, что совершила: настанет день, и убью ее. Но сначала до этого нужно дожить.

Глава 2

В жизни все временно. (Автор неизвестен)

Я рассматриваю трещину в старом кафельном полу. Сердце мое бешено колотится, и я хватаюсь за руку Анны, пытаясь унять дрожь. Мы стоим в общем строю с остальными, и каждый из нас желал бы сейчас провалиться сквозь землю. Все что угодно, лишь бы не привлечь к себе внимания. И каждый едва дышит от страха, понимая, в какой мы опасности. Ногти Анны впиваются мне в руку – ее потная ладошка крепко сжимает мою. Я стараюсь отгородиться от звука тяжелых шагов, но пара ботинок, появившаяся в поле моего зрения, закрывает трещину на кафельной плитке, на которой я сосредоточена. Тяжело сглотнув и зажмурившись, я начинаю молиться всем богам, чтобы они меня услышали, и этот человек прошел мимо. Но, как всегда, мои молитвы издевательски игнорируются. Прохладные пальцы касаются моего подбородка.

— Открой глаза, девочка.

Я подчиняюсь и с трудом сдерживаюсь, чтобы не всхлипнуть. Это лицо отпечатано в моем подсознании – ночной кошмар, от которого каждый детдомовец просыпается с криком. Для всех он Дудочник – как герой легенды, который с помощью игры на своей дудочке увел из города всех детей. Только этому типу не нужна дудочка. Он просто забирает сирот – никому не нужных, брошенных, отчаявшихся и всеми забытых. Ничто не пугает так, как звук его шепотом произнесенного имени и рассказы о том, что происходит с детьми, которых он забирает… вернее, покупает. Ведь наша «хозяйка» не только морит голодом и избивает детей, но и торгует ими.

Внешне Дудочник выглядит как самый обычный мужчина: короткие, тронутые сединой волосы, ничем не примечательное лицо, а вот глаза… Именно его глаза заставляют меня дрожать от страха. В них нет жизни. Такие должны быть у дикого животного, а не у человека.

— А вот эта хорошенькая, — произносит он с садистской улыбкой, не сводя с меня своих убийственных глаз. — Сколько?

Заведующая делает шаг вперед и, заложив руки за спину, смотрит на меня прищуренными глазами.

— Она не годится в шлюхи.

Дудочник бросает на нее такой взгляд, что та отшатывается и опускает голову.

— Я не спрашивал, годится или нет.

Заведующая искоса поглядывает на меня.

— Она непослушна. Ее невозможно перевоспитать. Мы пытались.

Я смотрю на нее и чувствую кожей волну ненависти, поднимающуюся во мне, словно отряд насекомых, ползущих вверх по моему телу. Свободной рукой потираю левое плечо, ощущая под ладонью следы ожогов, нанесенных мегерой всего несколько дней назад.

Губы Дудочника кривятся в улыбке, и он поворачивается ко мне. От его масляного взгляда у меня сводит внутренности.

— Сколько лет?

— Тринадцать, — отвечает заведующая.

Он до боли сжимает мой подбородок. Холодные глаза смотрят пристально, и я, несмотря на парализующий страх, встречаюсь с ним взглядом. Он смеется, и этот смех заставляет меня вздрогнуть.

— Я беру ее.

Нет. Нет. Нет.

Он наклоняется ниже, дыша мне в лицо водочным душком.

— И я перевоспитаю тебя, детка, — его губы с удивительной нежностью прижимаются к моим, но это страшнее, чем получить от него удар. — Обещаю.