Сожженные мосты
Шрифт:
— Добри дан, рус… — Голос у девушки оказался молодым и звонким.
Сотник смотрел на них — на изгнанников, на людей, у которых нет родины. Они не выглядели какими-то несчастливыми — наоборот, оба, и Божедар, и Драганка весело и открыто улыбались. Потому что рядом были русы, казаки, воины с оружием в руках, как и у них, те, кто приютил их в тяжелую годину, дал им землю и попытался дать Родину. Но Родину человеку, увы, может дать только Господь.
И Божедар, и Драганка выглядели так, будто служили в регулярной армии, хотя на самом деле они были четниками: среди конаков самое почетное — быть четником. Все сербы учатся стрелять — от мала до велика, в том числе и женщины. Слишком часто
А оружие в руках было — у обоих. Молодой серб держал на ремне, перекинутом через шею, старый, но мощный пулемет РП-46, тот самый, который был до пулемета Калашникова, с воронкообразным пламегасителем на стволе и лентой, которая укладывается в матерчатый мешок. Машина, несмотря на возраст, надежная и убойная, патрон тот же самый, что и у ПКМ, ну а то, что потяжелее ПКМ и надежность поменьше, — так что с того. Вон бычок какой — пулемет на себя навьючил, коробки с лентами, еще пистолет «Браунинг» на ремне — и улыбается.
Драганка, судя по всему, была снайпером. Об этом говорили и ее манеры — держаться чуть подальше от основной группы и ближе к подбирающимся к полянке кустам, и камуфляж — большая накидка поверх стандартного камуфляжа типа «леший», которая Драганке была явно велика. И оружие — перестволенный штурмкарабин Токарева, в зеленой пластиковой ложе с пистолетной рукояткой, с сошками и с хорошим оптическим прицелом. Возможно, даже законный карабин. Еще пистолет — такой же «Браунинг».
Эти сербы были вооружены ничуть не хуже, чем казаки на Дону. Казак ведь человек прижимистый, скопидомный, за ненужную в хозяйстве вещь гроша ломаного не даст. Поэтому и к оружию у казака подход особый. Зачем тот же автомат в хозяйстве, если стоит он дорого, а толку от него нет? Это если на Восточных территориях — тады да, еще можно подумать, а на Дону чего с автоматом делать? Вот ружьишко доброе купить, серых [109] бить и на дудаков [110] ходить — дело другое. А автомат?
109
Серый — волк.
110
Дудак — дрофа.
Нет, когда приходит пора идти на действительную — тут автомат, конечно, справляют. Потому как традиция, еще деды и прадеды Государю со своей справой ходили служить. Сейчас еще послабление вышло. Раньше как — шашка, да конь, да справа казацкая. Сейчас справа осталась, конь… да какой сейчас конь! То раньше галопом да на рысях, а сейчас чего только нет. Машины разные, с оружием, самолеты, вертолеты какие-то, прости Господи. Старики до сих пор, как только этот самый вертолет к станице подлетает, крестятся, а молодые на государевой службе на нем летают, с него прыгают и по веревкам спускаются. И все это теперь за казенный кошт, в том и послабление. Ну а шашек теперь тоже нету, автоматы вместо них да пулеметы. Это уж — займи да купи, потому как традиция. А как человек службу справил, вернулся — оружие он с собой приносит, и оно ему всю жизнь служит. Если не пропьет где…
Вот и лежат на чердаках казацких куреней еще такие же РП-42, есть и «максимки» старые, и ППД, и «федоровки», и «дегтяри». Все от отцов и от дедов осталось — но все справное. И попробуй какой лихой человек к станице подойди…
А тем, кто дальше остался, службу уже Кругу справлять, по командировкам да ПВД [111] мотаться — тем и вовсе просто. По уложению о справлении казачьей службы им все — оружие, справа вся, еще что надо — за казенный кошт полагается. Верней, даже не за казенный кошт — а за счет Казачьего круга, который их в командировки и отправляет…
111
ПВД — пункт временной дислокации.
— Чего в армию не идешь, добрый молодец? — весело спросил молодого серба сотник. — Там тебе чего получше дадут, да и закон нарушать не будешь, своим пулеметом-то.
Божедар хотел что-то ответить, но дядя перебил его:
— Как придет время, Божедар обязательно пойдет на службу, клянусь. Это наш долг перед приютившей нас Россией. Этот долг перед вами нам никогда не отдать, но мы можем отплатить хотя бы этим.
Сотник удивился.
— Тю… тебе сколько лет-то, казак…
— Осьмнадцать, — ломким баском проговорил серб, — но ты не думай, рус, я на ту сторону уже шесть раз…
Дядя цыкнул на племянника, и тот пристыженно замолчал.
— Чего мы тебя позвали, рус… Мне есаул тогда не поверил, а я истину [112] говорил. Мы вот тут одного в лесу нашли… тебе хотим показать. Давай, Божедар!
Божедар откинул задний борт фургончика.
— Смотри, рус…
Сотник подошел поближе — видно было плохо, брезентовый тент над кузовом не пропускал солнечный свет. Поэтому Велехов достал из разгрузки фонарь, включил его, повел лучом по внутренностям кузова — и обомлел…
112
«Правда» по-сербски так и будет — «истина».
В кузове лежал боевик. Верней, труп боевика. В точно таком же черном обмундировании, что и те, которые заложили фугас на дороге несколько дней назад…
— Где вы его взяли?
— Где взяли… Я уж и не помню, рус, — простодушно ответил Радован.
Сотник недобро прищурился.
— Ты мне тут не начинай. Помогаешь — так помогай! Такой же бандит чуть три дня назад колонну на дороге не взорвал. И меня чуть не уложил. Где нашел?
Серб кивнул головой.
— Хорошо. Тебе, рус, скажу, есаулу не сказал бы. Мы на самую границу ходили, опять в то самое место…
— Подожди, — перебил сотник, достал из кармана на разгрузке портативную рацию: — Чебак! Ко мне!
Подбежал Чебак. Бежать, косясь взглядом в сторону кустов и кое-кого, кто там в этот момент стоял, было сложно, но подбежал он быстро и даже не споткнулся при этом ни разу.
— Ё… это тот? — спросил он, глянув на распростертое в фургоне тело.
— Тот, а может, и не тот. Двухсотого обшмонай и доложи, — громко приказал сотник и, резко убавив звук, добавил: — И глаза свои бесстыжие не пяль по сторонам.
— Есть! — гаркнул с усердием Чебак и шумно полез в кузов.
— Давай, — приказал сотник, — конкретно. Где и как?
— Там же, только чуть севернее. У самой границы. На вторую ночь они появились. Человек десять. Я, идиот, приказал одного живым… Ну и…
Серб не договорил, махнул рукой. Помолчали.
— Много? — спросил сотник.
— Да двоих… — с досадой и болью проговорил серб, — с Братиславом, считай, с четырех годин знаемся… Разбередил ты мне душу, рус…
— Ну, звиняй, — с досадой проговорил Велехов, — кто ж знать-то мог.