Сожженые мосты ч.4
Шрифт:
Про работорговлю она ничего не знала — но рабыней быть не собиралась, это точно. Правда ее мнения никто не собирался спрашивать.
Потом ее привезли в город, и вытащили из клетки — грубо, как животное. Все что на ней было — это открытый итальянский купальник, который она перед Асланом снять не успела и какая-то дерюга, которую бросили к ней в машину. Она пыталась драться — но мучителей было двое, и глаза их горели жадным огнем. Эти были молодые, один даже без бороды, он ее попытался то ли бить, то ли лапать — и старший заметил это, свистнула плетка и молодой что-то закричал и отпустил ее. Потом старший и помладше — от обоих страшно воняло, привязали ее к чему-то, напоминающего гинекологическое кресло, она пыталась бить их — но они ее не били, и вообще не замечали ее ударов, потому что синяки и кровоподтеки лишили бы товар товарного вида, и их раис сам бы жестоко избил их за это плетью. Потом самый старший еще раз вытянул самого младшего плетью и что-то сказал. Она не знала, что надсмотрщик только что сказал: эта женщина для раисов, а не для таких сыновей свиньи и шакала как ты!
Потом пришла женщина — в парандже, с сильными, крючковатыми, покрытыми какими то пятнами пальцами и мужчина — лет пятидесяти, в европейском
90
Проститутка, гулящая женщина. Руси-джаляб — русская проститутка. Видимо, работорговец был узбеком, из числа тех, кто не мог вернуться на свою родину, потому что там их ждало суровое наказание. Дополнительно об этом свидетельствует то, что он послушался слов женщины, пуштун избил бы хлыстом обеих
Она не знала, что только что ее цена упала ровно в пять раз, оттого ее хозяин и не был доволен. Если бы она была девственницей — он бы запросил за нее полмиллиона афганей, цена посильная лишь принцу, раису провинции или амиру наркомафии. Но и сто тысяч афганей были каким-никаким а заработком, в конце концов десять тысяч афганей стоила приличная машина. Об этом ему и сказала женщина, которая осмотрела ее и убедилась в том, что она не девственница.
А в это самое время ее фотографии расклеивались по всему Каспийскому побережью, спасатели прочесывали дно рядом с пляжами, пытаясь найти труп, а на военной базе рядом с Каспием приземлился самолет, на котором летели отец Катерины и назначенный на это дело следователь по особо важным делам следственного департамента МВД. Вместе с ними летели еще двое — исправники из петербургской сыскной полиции — влияния отца Катерины хватило, чтобы на это дело назначили очень опытных оперативников и следователя.
Мать Катерины в это время спешно прибиралась на вилле — еще не хватало, чтобы муж что-то нашел.
Утром ее повезли на базар.
Базар был жутким местом — она даже не знала, насколько жутким, потому что ее то продавали в рядах для богатых покупателей, там не было столбов, к которым рабов и рабынь приковывают наручниками. Это были большие, квадратные помещения, разделенные как бы на две части. В одной из них — курпачи [91] , кальян, плов, радушный хозяин товара. Тут можно посидеть, поговорить, покурить кальян, в который добавлена травка, чтобы покупатель был посговорчивей и сноровистее освобождал кошелек. За толстым, дорогим стеклом, разделяющим помещение надвое — товар. Стекло это не разобьешь, как его не бей. Каждый специализируется на своем товаре — у кого мальчики, у кого девочки, у кого юные, только вступившие в пору расцвета женщины — на Востоке всегда любили свежие, еще не распустившиеся бутоны. Все рабы обнажены, смотреть смотри, но трогать нельзя. Это в дешевых рядах можно лапать как угодно — а тут все солидно, сначала купи, раскрой свой кошелек во благо хозяина — а потом делай с товаром все что хочешь. Чтобы рабы не пытались вырваться, не бились об стекло и вели себя смирно — им в пищу добавляют опиум.
91
курпачи — покрывало, которое подстилают под скатерть, когда делают достархан, стол
Не знала она и того, как ей повезло, что ее купили в первый же день. Все, кто торговал на этом базаре были, по сути, живыми мертвецами. Они ходили, смеялись, приценивались к товару, менялись — но тень смерти уже легла на их чело, потому что базар был целью. Холодные глаза объектива висящего на геостационаре разведывательного спутника системы Космос увидели его, отсняли и передали информацию на землю, там эти снимки легли на стол офицеров разведки, которые обработали информацию и передали ее на решение в виде готового досье, формализованного дела. Потом один человек, наделенный почти безграничной властью сказал своему сыну, который только готовился принять на себя бремя власти, бремя империи — это твое, делай что считаешь нужным. Сын был офицером, бывшим разведчиком воздушного десанта — и он не знал никаких способов решения проблемы распространения наркотиков в стране, и проблемы работорговли кроме силовых. Как офицера, его научили решать стоящие перед его государством и его Престолом проблемы с помощью силы — и сейчас он не видел никакого другого выхода, кроме применения силы. Нужно было применить силу не к тем, кто выращивает дурман на своих полях, получая за это жалкие крохи, которых едва хватает на жизнь, к ним применять силу бесполезно, они сами жертвы дурмана, не рабы, но жертвы чудовищной системы, она держится на их плечах. Нужно было напомнить о себе раисам, которые считают, что если у них есть страна, есть британское покровительство — то они в безопасности и могут ничего не бояться. Они могут и дальше покупать у крестьян опиумное молочко, не слишком то вредное, по сути лекарство — и перерабатывать его в страшный яд, они могут и дальше торить тайные тропы, убивать
Вместе с ней в прозрачную клетку посадили двух товарок, подруг по несчастью, одну из них звали Марина, а другую Алена, обе они были блондинками и русскими, потому что брюнеток здесь и без этого хватает. Одну опоили чем-то в поезде, где она ехала одна, другая пошла в поход вместе со своим воздыхателем, тоже родом с Востока. Ни одной не было и шестнадцати лет. Они попытались поговорить, но им было плохо, сильно кружилась голова и какие-то разноцветные мухи плавали перед глазами. Ни одна из них не знала, что делать.
Потом ее купили. Как в тумане она видела прилипшее к стеклу лицо омерзительного вида жирного ублюдка, который ее жадно разглядывал, и как смогла помолилась, чтобы она досталась не ему. Напрасно — на нее накинули паранджу, вывели к какому-то пикапу и посадили в клетку. Потом поехали…
Когда она пришла в себя — это было уже в Джелалабаде — она твердо решила бежать. В этом кстати состоит отличительная черта русских — они не мирятся с судьбой. На Востоке принята покорность всем и вся — люди покорны Аллаху, женщина покорна своему отцу, потом мужу, крестьяне покорны землевладельцу, жители страны — ее раису. Арабы сначала покорились османам, потом к ним на землю пришли британцы, потом пришли русские и выгнали и тех и других. Покорились русским. В арабском полно фаталистических присказок, в шариате сказано — кадару-Ллахи ва ма шаЄа фаЄаля, это предопределено Аллахом и он сделал так, как пожелал. У русских тоже есть понятие судьба — но русские очень уважают тех, кто не покорился своей судьбе и пошел напролом, про них снимают фильмы и пишут книги, в то время как на Востоке непокорных осуждают и убивают. Она решила бежать, потому что не представляла себе такой жизни, первый шок прошел, и она была готова действовать. Потом — куда угодно, только отсюда, русские есть везде, по всему свету, надо будет только найти русских, и они не оставят в беде, а отец заплатит. С этой мыслью она голыми руками оторвала от балдахина кусок — все что было в ее новой камере, это большая двуспальная накрытая балдахином кровать и не приходилось сомневаться для чего она здесь. Даже взрослому мужчине было бы затруднительно оторвать от балдахина кусок голыми руками — а она это сделала. Потом когда хозяин пришел насладиться своим свежекупленным товаром, она набросила на него балдахин, и ударила его в пах, потому что именно так женщинам советуют спасаться от насильников. В Петербурге она ходила в спортивный клуб вместе с матерью, и удар получился изрядный — вот только она едва не отбила колено о край бронежилета. А потом тот, кого она ударила, выругался по-русски, и оказалось, что это пришли ее спасать, а ее хозяин — здоровенная туша — лежит мертвым.
Дальше было как в кино — какие-то перебежки, ослепительный свет прожектора, грохот пулеметных очередей, рев мотора и ветер в лицо. Все это она видела в синематографе — стандартный набор остросюжетного фильма — и поэтому не испугалась, профессионал бы испугался. Потом ее переодели — это была грубая мужская одежда, очень теплая, в кабине машины в такой истекаешь потом, и тяжеленные ботинки. Все это она надела, потому что больше надеть было нечего.
Пацану, который подошел к ним и сказал, что теперь он их командир, она возразила из чистой вредности, и потому что это не укладывалось в ее систему координат. В ее системе координат главными всегда были женщины. Мать, которая вертела отцом как хотела, еще и изменяла ему вдобавок. Мужики, которые пускают по ней слюни — она отлично понимала, что именно они от нее хотели, и умела этим пользоваться, недаром в тайничке в доме в шхерах лежали уже золотые броши, две золотые цепочки и колечко. Как молодая женщина, привыкшая общаться с мужчинами намного старше себя, она презирала своих ровесников — дурных, наивных, каких-то голенастых и жалких, вечно несостоятельных, щенят с заплетающимися лапами. Теперь же ей предстояло подчиняться такому… и она решила проверить свои чары на одном из офицеров, которые ее спасли — на темненьком, он был похож на Аслана, только немного ниже ростом, и он был настоящим мужчиной, она это чувствовала. Увы — печальный опыт с Асланом ее так по сути ничему и не научил. Вот побыть бы ей в рабстве еще немного… может быть и поняла бы, а так как в синематографе — только попала главная героиня в лапы отвратительного ублюдка — так и спасители тут как тут.
И допустила ошибку. Конечно, Бес был ходок еще тот, но были два обстоятельства. Во-первых он был на задании в тылу врага, на боевом задании и расслабляться не мог, не имел права, этому их учили в пустыне, в южном учебном центре спецназа. Во-вторых, он разговаривал с пуштунами, которые должны были вести группу, и отлично понимал, как он должен себя вести, чтобы пуштуны уважали его и считали мужчиной, потому что мужчиной у пуштунов был не каждый, кто носил мужские штаны. А в кодексе Пуштун-Валай у женщины нет никакого другого положения, кроме положения рабыни при своем господине.
Вилять бедрами, когда на ногах эти ужасные тяжеленные ботинки сложно, но она попыталась…
— Привет… — сказала она — можно с тобой поговорить, я…
Офицер вдруг заговорил с ней грубо и на непонятном ей языке, и даже замахнулся на нее, а потом показал на машину. Он говорил на пушту, потому что он знал этот язык, и те кто стоял рядом тоже знали, и ему надо было показать, что он мужчина. Щеки ее горели как после пощечин — но она нашла в себе силы — Катерина вообще была очень сильной натурой, в этом она пошла в мать. Гордо развернулась и, держа высоко голову пошла к машине, сопровождаемая смехом в спину. Там ее уже ждал рюкзак.