Сожженые мосты ч.4
Шрифт:
— Кто вам мешает послушать нас, и открыть свободную куплю-продажу валюты? Мы предлагали вам это неоднократно.
— Заметьте — с предложением доллара как резервной валюты. Хотя он хуже обеспечен, чем рубль. Если открыть рынок для свободных операций с валютой — к нам хлынет спекулятивный капитал. Сейчас тот, кто хочет купить в нашей стране скажем предприятие должен заработать рубли и купить его. А тогда — он просто придет и купит его за доллары. А кто сказал, что они обеспечены чем-либо? У вас даже казначейство — частная структура.
Внезапно я понял, что совсем отвлекся от мрачных мыслей.
— Спасибо.
— Как говорят в Техасе — будешь
— От кого?
— От дамы. Той, с которой вы познакомились в Лондоне.
— Не припоминаю.
— Отель. Известные события. В Гайд-парке. Не припоминаете?
— Нет.
— Печально. А эта дама надеялась, что вы их помните.
Только этого не хватало…
— А что эта дама помнит еще?
Посол помолчал, перед тем как ответить
— Много, господин Воронцов. Очень многое. Я видел ее совсем недавно, и у нее остались самые теплые воспоминания. Признаться, я был удивлен тем, что вы, русский, столько сделали для моей страны.
— Я это делал не для вашей страны.
— О, да, конечно. Для своей. Но враг моего врага — мой друг, не так ли?
Посол Пикеринг протянул свою руку, большую, крестьянскую, крепкую. Немного подумав, я пожал ее — ведь враг моего врага и в самом деле мой друг. Любые союзы складываются из кирпичиков — и я горд тем, что одним из первых положил кирпичик в самое основание фундамента нового союза, который через несколько лет одни будут называть трансатлантическим, а другие — противоестественным.
В конце концов — дипломатию вершат не боги. Ее вершат живые люди.
Чуть повернувшись, я наткнулся на злобный взгляд из зала, от самого витража. Ла Рош, скорее всего британский посол оставил его вынюхивать. Донесет…
— Осмелюсь дать вам дружеский совет. Здесь вам ловить уже нечего. Уезжайте прямо сейчас. Возьмите машину, и выберите не ту дорогу, по которой вы ехали, прибрежную — а через пустыню, да не прямую. Сориентируетесь по карте. И возьмите отпуск, уезжайте на воды. Как минимум на месяц. Пока все не утрясется.
— Увы, но я не могу этого сделать.
Посол щелчком отправил сигарету вниз, проследил взглядом за полетом маленького огненного метеора. Сигарета упала на мраморные ступеньки, рассыпалась искрами и погасла.
— Как знаете. В любом случае — удачи.
Повернувшись, посол Пикеринг пошел в танцевальный зал.
Первому совету Пикеринга я последовал — и без происшествий добрался до Тегерана. Второму — нет.
Для графа Комаровского революция начиналась здесь.
Без уважения к его дворянскому титулу и к званию поручика лейб-гвардии его сунули сюда, в ДПЗ [101] , который принадлежал Министерству Внутренних дел. Спасло его только то, что по каким-то причинам его записали в книге арестантов как пана Вороша (фамилию то придумали) и сунули в камеру, где было всего три места, причем одно пустовало. Второе занимал некий пан Юзеф, лысоватый живчик лет сорока, не унывающий даже в тюрьме и постоянно кому то звонящий по сотовому телефону, хотя в следственном изоляторе сотовых телефонов не должно было быть ни у кого.
101
Дом
Потолки в камере были высокими, койка — в три ряда, пан Юзеф по-хозяйски оккупировал самую нижнюю койку. Граф Комаровский хоть был и моложе и сильнее этого пана Юзефа — не имел никакого желания оспаривать уже существующие в камере порядки, а потому молча полез на вторую койку. Блатных правил он не знал, и знать их не желал.
Уже из первых слов пана Юзефа, которые мельком услышал граф Комаровский, стало понятно кто он такой — мафиози, контрабандист, занимается транзитом бадяжного спиртного из Варшавы дальше, по всей матушке России. Даже в ДПЗ он ни на секунду не оставлял свои дела и сейчас пытался выяснить текущее местонахождение каких-то цистерн, понятно с чем — по его представлениям они должны были уже быть на Московской железной дороге, но их там то ли не было, то ли их просто не удавалось найти, загнали в тупики. Пан Юзеф азартно ругался, называл кого-то "курвой блядной", обещал выйти из ДПЗ и всех "поставить на деньги". Под азартный матерок пана Юзефа граф сам не заметил, как уснул — все таки притомился.
Проснулся он, когда за решетками их камеры уже догорал закат, а пан Юзеф толкал его в бок, стараясь разбудить.
— Э, пан, вставай давай. Баланду проспишь!
— Что? — непонимающе спросил граф
— Баланду проспишь, говорю! По первой ходке, что ли? Поднимайся, сейчас жрачку принесут!
Пан Юзеф прекрасно говорил по-русски — как потом узнал граф Комаровский, русский язык служил основным языком общения в криминальном мире, из-за того что блатной жаргон — "музыка" — был русским, и все блатные необъятной страны тоже знали русский — вот и общались в камерах только на нем. Были камеры с политическими, там предпочитали польский — но политические, это не блатные, "зоны" они не "держали" и старались вести себя тихо.
В свою очередь и блатные, презирая политических, старались с ними не связываться.
Принесли баланду. Загромыхала металлом кормушка — что-то типа небольшой откидывающейся вниз на девяносто градусов дверцы, в кормушку сунули миску с какой-то омерзительной похлебкой.
— Э, баландер! — заорал пан Юзеф — двое нас тут! Еще давай! А то шухер устроим!
Баландер сунул в кормушку свою жирную харю, подозрительно посмотрел по сторонам своими поросячьими глазками — но все таки выдал еще одну тарелку, вместе с нечистой ложкой. Каждому, кроме баланды полагалась еще пластиковая бутылка с питьевой водой, хоть в этом была какая-то цивилизация. И большой кусок хлеба на каждого.
Граф Ежи подозрительно посмотрел на стоящую перед ним бурду. Руливший за крокодилом [102] пан Юзеф с усмешкой посмотрел на него.
— Точняк, первоходочник. Жри, давай, другой пайки все равно не будет. А не будешь жрать, с голоду подохнешь, такой красивый.
Баланда оказалась на удивление питательной — какая-то крупа, разваренная в кашу и подлива, возможно даже мясная. В последнее время граф не мог посещать такие места, где можно было бы "куртуазно" насытиться — и поэтому уже через минуту с удовольствием наворачивал бурую, горячую жижу.
102
то есть распоряжающийся за столом (блатное)