Созидательный реванш (Сборник интервью)
Шрифт:
— Писатель в России всегда был больше чем писатель. Сохранился ли у него этот общественный статус?
— С точки зрения законодательства у писателя в новой России до сих пор нет никакого статуса. И у нас деятельность любого человека, занимающегося творчеством, приравнена к деятельности какого-нибудь мелкого бизнесмена, биржевого спекулянта и так далее. А писательский союз юридически ничем не отличается от общества покровителей морских свинок. Но это не мешает писателю в России оставаться своего рода властителем дум. У нас всегда генераторами новых социальных идей были писатели. Умерли такие великие мыслители, как В. Кожинов, А. Панарин, А. Зиновьев, которые, продолжив традиции наших национальных и религиозных мыслителей, заложили
Помните, к двухсотлетию Пушкина на НТВ показывали фильм Леонида Парфенова. Он ходит, рассказывает о жизни поэта — Питер, Арзрум, Царское Село… И в конце каждой серии идут титры: какая фирма предоставила ему костюм, какая — ботинки, какая его причесала, какая надушила… Но не было в титрах ни одного имени, ни одного названия трудов наших великих пушкинистов, у которых он попросту «натырил» мысли и слова, произносимые в эфире. Свинство, правда? Чистое воровство интеллектуальной собственности. Но суть в том, что Парфенов все равно транслирует зрителю слова пушкинистов, писателей. Своих-то у него нет! В этом сила литературы. Она, как тайный (но не серый, а белый!) кардинал, который дергает за интеллектуальные ниточки и заставляет президента вдруг процитировать Пушкина или какого-то мыслителя Серебряного века.
— А почему писателям в России не хватает юридического статуса?
— Потому что разрушить старую правовую систему гораздо легче, чем создать новую. Ведь статус писателя — это и защита его интеллектуальной собственности, контроль за использованием его произведений, скажем, в Интернете и многое другое. Допустим, писателю нужен для работы кабинет, а художнику — мастерская. При советской власти это было прописано в законе. А теперь считают так: Каштанка — собачка умная, сама себя и прокормит. Только не нравится, когда «Каштанки» лаять начинают и за штанину хватать. Творчество, как и Восток, дело тонкое, много деликатных особенностей. Так и Литфонд еще при царе-батюшке учреждался именно как организация для оказания помощи безденежным и запойно пьющим писателям.
— Писатели в России все еще пьют запойно?
— Я думаю, не только в России. Мне приходилось выпивать с нынешними латышскими классиками за нерушимый Советский Союз и вечную дружбу. Мастера! Кстати, если посмотреть статистику болезней и смертей классиков мировой литературы, то мы увидим, что пьянство — наднациональный недуг творческой интеллигенции, и ничего тут не поделаешь.
— А такие писатели, как Александра Маринина или Дарья Донцова, являются властителями дум?
— Скорее уж властителями бездумного досуга. Есть, знаете, писатели и есть ПИПы, это большая разница. Я ввел этот термин, на который многие обиделись. ПИП — это персонифицированный издательский проект. Сравнивать ПИПов с писателями так же невозможно, как сравнивать хирурга с патологоанатомом. Хотя вроде бы и тот и другой занимаются человеческим телом. Но один живым, а другой трупом. Писатель создает литературу — хорошую или плохую, талантливую или нет, но он создает текст, который строится по законам художественного познания мира.
Кстати, в этом роде деятельности тоже можно создать коммерчески успешные вещи. Не будем далеко ходить за примером. Мой новый роман «Грибной царь» разошелся тиражом больше ста двадцати тысяч, это очень много по нынешним временам. А «Козленок в молоке» выдержал двадцать изданий, давно перевалив за полмиллиона экземпляров. Но я-то пишу, с вашего позволения, прозу, а ПИПы изготавливают книжную продукцию, это разные вещи. Мы же не считаем кроссворд литературой, хотя он тоже состоит из слов.
В девяностые годы, когда шло разрушение остатков советской государственности и дележ собственности, требовались ПИПы, чтобы отвлечь общество от подлой реальности, а не писатели, которые могли спросить: что вы делаете, вы нам что обещали? Сейчас, когда наступила пора выхода страны из кризиса и появились амбициозные национальные проекты, выяснилось, что с глупым народом, подсевшим на «развлекалово», это все невозможно осуществить. И теперь народ, который пятнадцать лет упорно отучали думать (в том числе при помощи этих самых ПИПов!), надо опять приучать шевелить мозгами…
Читатель, ПИП рядом!
В Риге вместе с делегацией из столицы России гостит редактор «Литературной газеты», знаменитый писатель и публицист Юрий Поляков — автор книг «ЧП районного масштаба», «Демгородок», «Козленок в молоке», «Апофегей», «Замыслил я побег», «Возвращение блудного мужа» и многих других любимых народом произведений. Юрий Михайлович приехал по приглашению МКДЦ на первый международный медиа-фестиваль «Открытый город — Москва», участвовал в конференциях и презентациях, а когда освободился, охотно пообщался с «Вести-Сегодня». Красной линией в беседе пролегла тема влияния литературы на общество, а также поголовное оглупление масс «персонифицированными издательскими проектами» — ПИПами — вроде романов Марининой, Дашковой и прочих. Однако начали мы разговор со скандального «Грибного царя».
— Ваш роман народ принял отлично, зато литературные критики взбеленились. Из-за чего?
— Во время нашей прошлогодней встречи я предсказывал, что книга вызовет резонанс. Так и вышло. Читателю «Грибной царь» понравился, о чем свидетельствуют тиражи: с сентября продано более ста тысяч экземпляров. А по поводу критиков… Они ведь тоже разные и причины их неудовольствия разные. Либералам не понравилась картина современной действительности и показанный мной внутренний мир успешного, с их точки зрения, «ударника капиталистического труда». Это не соответствует их представлению о том, что происходит с нами. У некоторых вызывает раздражение и откровенная русскость моего героя. Теперь в литературном бомонде принято, чтобы герой был «никаким», так сказать, общечеловеческим. Исключение делается разве что для наций, «угнетенных при старом режиме». Но в настоящей литературе «национальная стерильность» невозможна. Обломов — русский, Штольц — немец, Левинсон — еврей и так далее. А критикам-патриотам мой роман показался слишком суровым диагнозом, ведь я честно написал, во что может превратиться советский, русский, офицер, борясь за успех в новой жизни любой ценой. Это не соответствует их мифу о праведной русской душе, сбитой с толку инородцами. Впрочем, возмутились немногие критики — большинство промолчало.
Я, кстати, часто попадаю и в «зону умолчания», когда о моих вещах вообще стараются не писать. Таким способом критики со мной якобы борются — отваживают читателя. Пустое. У нас давно уже читают не то, что хвалят критики, а то, что советуют умные друзья. Потому-то мои книги с середины восьмидесятых и расходятся стотысячными тиражами. Сейчас готовится к выпуску книга «Треугольная жизнь», своего рода трилогия, в которую вошли романы «Замыслил я побег», «Возвращение блудного мужа» и «Грибной царь», объединенные общей темой и даже общими героями второго плана. К этому большому тому я написал обширное послесловие «Геометрия любви». А предисловие написал Павел Басинский.
— Удивителен такой подход со стороны критиков, и уже непонятно, а где же собственно литература…
— Об этом лучше сегодня спрашивать не критиков, а филологов. Вот недавно в издательстве Российской академии наук вышла объемистая монография известного литературоведа, доктора наук Аллы Большаковой о моей прозе. В общем, литературоведы мною занимаются, так сказать, в обход критиков — дипломы пишут, диссертации защищают. Беда в том, что наша критика очень политизированная, обслуживает определенные группы, национальные кланы, политические тусовки. Я же не примыкаю ни к одному лагерю, остаюсь независимым. И опыт русской литературы показывает, что только самостоятельность дает писателю возможность заниматься собственно творчеством. В противном случае писатель быстро превращается в певца тенденции.