Сознание лейтенанта в лотосе (Равняется целой дивизии)
Шрифт:
Мы поднялись по трапику в кабинку – наполовину прозрачный фонарь, несколько правда загроможденный казенной частью турельного пулемета и свисающей лентой с самонаводящимися реактивными пулями калибра 12,7 мм.
Мы уселись на сидение, вращающееся вместе с кабинкой. Вид и в самом деле был здоровский. Где-то внизу ворочалось холодное море и били заряды ледяной крупы. Но сейчас мы поднялись выше облаков и закатное солнце красило их верхнюю кромку в розовый свет, придавая им кажущуюся плотность матрасов.
– Вот бы там поваляться, –
– Давай не будем туда торопиться.
– Ты знаешь, если честно, когда ты прижимал меня там в трюме, мне почему-то захотелось быть пассивным объектом.
– Не забывай, что прижимал-то я тебе всего лишь к груди. – напомнил я, пытаясь разгадать, что у напарницы на уме. Замысел очередного убийства или?..
– А еще как-нибудь можешь? – подначила Камински и я уловил новые интонации в ее голосе.
– Да боюсь я тебя, неохота связываться.
– Не бойся, я снова семнадцатилетняя гимназистка.
– Сигнал понял без СБС.
Действительно, почему нет? И в самом деле, Камински перестала излучать плотоядную сосредоточенность. Доспехи валькирии как будто треснули.
Я расстегнул молнию на ее десантной куртке, похожей на шкуру нерпы, потом пуговицы на мягком белом халатике, тогда она сама взяла мою руку и повела ее в интимные уголки своего тела. Те, конечно, были мне отчасти известны, но сейчас все было иначе и словно впервые.
Потом она раскрылась на мне как цветок и мы занялись старым древним делом, чему несколько мешала теснота и чертов пулемет. Ну и кисть мертвого голландца, внезапно вывалившаяся из кармана у Камински и как бы указавшая на то, что от прошлого так просто не отвяжешься.
Когда мы закончили, то просто сидели, обнявшись, щекой к щеке, и смотрели на облачную страну, которую слабое полярное солнце покрывало бледно-розовыми мазками.
И я спросил:
– Что из того, что я видел и вижу, является настоящим, а что фигней, мимиком, маской? Ты, наверное, знаешь лучше, чего там в меня накачивают.
– Маскам не дано увидеть настоящие лица.
– От философии меня всегда поташнивало. Тем более, если ее источала женщина. Ты мне суть давай, Камински.
– А что конкретно тебя волнует, парень?
– Ну, существовал ли на самом деле капитан Гайстих, который, кстати, возглавлял нашу группу?
– Догадливый, черт, – Камински улыбнулась без всякой хищности. – Маску Гайстиха носило несколько разных людей. Последний, которого ты удачно разорвал на кусочки выстрелом из винтовки, был просто проводником. Существование персонажа по имени «капитан Гайстих» поддерживалось только для твоей пущей уверенности.
– Кто же на самом деле был командиром группы?
– Никаких командиров. Есть четкое ЗАДАНИЕ и надо его выполнить любой ценой; глупость или предательство командира – недопустимы; у каждого члена группы свой вектор, но сложение векторов должно привести к цели.
Казалось, от лица Камински заговорил
– В самом деле, четко… А Майк? Он-то существовал как единое целое?
– Конечно, пока я его не пристрелила. Майк на самом деле был не только наркоманом, но и коренным амстердамцем, работавшим на кунфушников. Он единственный, кто уже бывал на объекте «Юнилевер». Наша разведка захватила его с полгода назад, провела перепрограммирование через глубокие нейроконнекторы – и он начал как миленький работать на нас. Ты, кстати, слышал не его голландскую речь, а уже перевод-маску… В общем, стал он на нас работать, однако в родной обстановке мог быстро и спонтанно депрограммироваться со всеми вытекающими последствиями. Поэтому, после того как он выполнил свою задачу, его надо было поскорее ликвидировать. Под любым предлогом. Предлог нашелся, и я надеюсь, что он был серьезным.
Я хотел повыспрашивать у Камински, а кем же она является на самом-то деле; не была ли в натуре знакомой с Раджнешом Ваджрасаттвой – но только успел раскрыть рот. А потом мой рот стал издавать крик.
Дело в том, что наш вертолет и два самолета сопровождения были атакованы звеном вражеских истребителей «Шеньян-27А». Как я слышал, эти летающие аппараты являются переделкой нашего самолета «МиГ-41» с волнопоглощающей поверхностью, который мы поставляли кунфушникам вплоть до их нападения. А на Севане меня, кстати, пытались отутюжить турецкие танки, что были лицензионными копиями нашего «Т-90».
Впрочем, я не успел испытать гордость за достижения нашей авиационной науки.
Мы падали вниз, в ледяную пустыню, с раскуроченным хвостом. А самолеты сопровождения, видимо, сгорели, так и не увидев противника на экранах своих радаров.
Я помню, что выпал из кабинки стрелка, бился в борта, наконец схватился за какие-то рымы. Там сзади, где недавно дремали солдатики, зияла сейчас дыра с огненными краями и отчаянно трепещущими лохмотьями. Но эта дыра, за которой метались облака и льды, не особо привлекала мой взор. Да и никакого осмысленного взора-то не было.
В конце падения случилась такая круговерть, что я ощущал только плескание жидкостей в своем теле. Я казался себе большим несчастным пузырем с водой, который все бьют и пинают. В момент соединения машины с поверхностью, я брызнул в разные стороны, и физически, и психически.
Это оказалось для меня не смертельно, в первую очередь, потому что винт раскуроченного вертолета какое-то время еще проработал в аварийном режиме. Очнулся я в снегу, от холода. Надо мной было, наверное, снега еще с метр. Кажется, такой снежный слой и спас меня сперва от изничтожения, а потом от полного оледенения. Я зашевелился, преодолевая боль и окоченение, проверяя свои раны, потом принялся рыть шахту и наконец выбрался на поверхность.