Созвездье Пса
Шрифт:
…Тра-ля-ля-ля-ля, а потом тра-ля-ля, и траля-ля на кушетке и еще траля-траля. Ля!..
Читает тюлень неплохо, с настроением, удачно интонируя в нужных местах. Это уже не какое-то там стихотворение — целая поэма. Жаль, напечатать не придется! Даже ежели самое важное заменить точками, все равно — не выдержит бумага, испепелится. А в общем круто.
Хвалю в меру, предупреждая о необходимой осторожности при обращении с текстом. Нашим дамам сие читать не стоит — этак можно и без экспедиции остаться, разбегутся по всему Крыму. Разве что Ведьме Манон… Впрочем, этим Ведьму не проймешь.
Лука
Лука, Лука! И в наши лучшие годы ургуянки были для нас недоступны. Эндогамия — обычай примитивных племен. Согрешивших торжественно съедают в присутствии Великого Бобра — под бубен. Лишь однажды, во времена былинные, наш чудо-богатырь Берлага умыкнул ургуянку прямо с раскопа, схватил в охапку, успел добежать до Казармы, прежде чем дикое племя настигло смельчака. Преизрядная тогда случилась баталия!.. Впрочем, попытка не пытка, подобные строчки могут сбить с копыт даже этих язычниц…
За самого тюленя я не боюсь — бегает он, как ни странно, неплохо, ежели приспичит, конечно.
– Ладно, Лука, ни пуха! Отведай ургуятины!
…Ургуятины, медвежатины, дикарятины — землепроходец, конкистадор, Ермак, Хабаров, Атласов, Кортес, Писарро, Коронадо…
Солнце уже начинает склоняться к западу, жара постепенно переходит в мягкое предвечернее тепло, камни базилик теряют ослепительный дневной цвет, медленно покрываясь серой краской. Лука и Буратино отправились своим обычным маршрутом в Камыши, а мы с Борисом, отоспавшиеся и повеселевшие, сидим, за колченогим столом и пьем чай со знаменитой херсонесской мятой, той самой, что растет там… где и было сказано. Чай с мятой — верное свидетельство, что у нас гости. И вправду, рядом с нами сидит Маздон и угощается купленными утром пряниками.
Наш фотограф тих. С нами он обычно не шумит и не проклинает извечных своих врагов — маздонов, проклятых коммунистов, лавочников и начальника отдела кадров Петрова. Это спектакль для посторонних, в нашем кругу Маздон разговаривает на вполне чело веческие темы. А что такое человеческая тема для фотографа? Понятное дело, фотографии.
Маздон вздыхает — работать с каждым месяцем труднее. Бумага, пленка, проявитель, фиксаж. Пока добудешь, пока выпросишь… И бумага теперь не та. До войны фотобумагу делали на серебре, а еще раньше на золоте, поэтому старые фотографии живут вечно, сохраняя неповторимый зеленоватый или коричневатый оттенок. А какие тогда были негативы! На стекле, ясное дело. А эмульсия!..
Вспоминаю фотографии, где запечатлен Косцюш-ко. Маздон бывал в местном фотоархиве и подтверждает — раньше здесь умели снимать. Какая тут была лаборатория! И куда все делось? Теперь в лаборатории здешней и пленку проявлять опасно, вода то и дело кончается. А вещи снимать — это только дома, здесь разучились.
…А ведь через неделю нам уже уезжать! Мысль эта приходит первому Маздону. Неужели уже через неделю? Вторник, пятница, снова вторник… Да, точно! Ну и быстро же дни летят!
…И этот месяц пройдет, и это лето пройдет, и этот Херсонес пройдет — скоро, скоро, навсегда, тенью, ночным болидом, призраком среди желтой травы…
Впрочем, Маздон вспомнил об этом не из сожаления о быстротекущем херсонесском времени. Он думает о более прагматичном — желая уехать пораньше, спешит закончить фотодела. Прежде всего это итоговые фотографии раскопа и, конечно, общая фотография экспедиции — все вместе, все рядом. Давняя археологическая традиция, еще с прошлого века. Сколько их здесь хранится в архивных папках! И у меня самого их уже с десяток… Нет, уже, считай, все полтора, если с этой, будущей.
Ничего, Маздон, скоро заканчиваем. Ко Дню Флота будешь свободен, как птица небесная. Можешь уже покупать билет.
Маздон отправляется в очередной фотопоход. Наступает идеальное время для слайдов. Желтая трава, серый камень, голубое небо — все это будет здорово смотреться в осеннюю слякоть, когда свет диапроектора на несколько секунд прорубает окно в навсегда сгинувшее лето.
Борис тоже готовится. Он ангажирован не куда-нибудь, а в «волчатник», в логово Акеллы на преферансный матч. «Сочинка» до победного конца. Смотри, Борис, там все-таки волки! Впрочем, бесстрашный химик уверен в себе — университетская преферансная школа не выпускает слабаков.
Мы со Светой сидим на склоне холма в высокой траве, которая здесь не успела еще окончательно высохнуть и пожелтеть. Тихо, очень тихо… Даже не верится, что за холмом — шумный московский лагерь, а в двухстах метрах левее — наша Эстакада. Света вспоминает, что у них на Сахалине полно таких травяных джунглей. А деревья, наоборот, маленькие — те самые, что японцы разводят в цветочных горшках…
Ночь катится дальше. Из глубокого рва, тянущегося вдоль холма, начинает медленно выползать серый туман, наполняя воздух сыростью и холодом. Трудно поверить, что совсем недалеко отсюда — теплая Себаста. Свитер оказался в самый раз!.. Света шепчет, что ей кажется, ей снова кажется, что кто-то за нами наблюдает. Кто-то притаился, совсем рядом, совсем близко, дышит в затылок…
Ну, если наблюдает…
У моря, возле фундамента Уваровской базилики, становится теплее. Несмотря на поздний час, здесь людно, то и дело во мраке мелькают знакомые фигуры, однако неписаный херсонесский кодекс не рекомендует здороваться в такое время суток, сейчас мы все инкогнито…
Ага! Кемеровские Змеи ползут на пляж, конвоируемые двумя своими кавалерами и… Ну конечно, Толиком— Фантомасом. А это кто?
Голоса — мужской и женский. Далековато, мужской узнать трудно, но вот женский — скрипучий, визгливый, да еще с подвыванием на конце каждой фразы… Быть не может! А с кем? Вот это да!..
Мимо нас, мило беседуя, дефилируют по направле-нию аккурат к Базилике 1935 года Ведьма Манон и — надо же! — Буратино. Манон, а как же ненаглядный супруг, что все никак сюда не доберется? Ай да Ведьма! Видишь, Свет, всякая тварь в такую ночь гуляет!
А кстати, который час?
Рабочая тетрадь. С. 34—35.
…Наблюдение за Криптой.
Время — с 23.00 по 23.45. Тепло, легкий ветер. Полная луна (полнолуние завтра).
Мои впечатления: