Созвездие мертвеца
Шрифт:
Потом мы поднимаемся в город. Со смотровой площадки видна гавань, церковь, посмотри-ка, папашка, как она называется. Ага, она называется длинно и чудно — Нотр-Дам де ля Гард. Город храним горами, что и справа, и слева. А вот на том молу будет совершенно чудесно гулять ночью. Но ночью учитель предпочитает спать или лежать, глядя в потолок, засунув в ухо блошку с проводком. Он слушает радио.
Если пойти по Каннебьер, свернуть направо и идти вверх, то непременно попадаешь на улицу с шикарным названием
— Месье Жюли нет дома. Он на службе.
— Благодарю вас.
— Что-нибудь передать?
— Нет, спасибо. Мы зайдем позже.
Учитель говорит, должно быть, еще недостаточно гладко. Если мы прослоняемся по стране еще месяца два, он отточит произношение. Одно дело — кабинетный язык, другое — живой. Я ловлю звуки этого языка, слова, предложения, монологи, брань, дежурные ответы в кафешках и понимаю, что мне без необходимости лучше не говорить ничего. Но говорить нужно. Мы снова пошли вниз, в гавань, в корсиканский квартал.
— Бананы бананами, а поесть нужно. Пойдемте, Игорь Михайлович, какого-нибудь тунца скушаем. Вы водочки выпьете.
Я вообще-то достала учителя, но он сам виноват. От него требовалось совсем немного. Нельзя быть пленником догмы. А ему-то сейчас было подерьмовее, чем мне. Ведь он мужчина и обязан выпутываться из безумной какой-то ситуации и меня вытаскивать, и дело всей жизни не погубить. А вот нас погубить хотели, должно быть, уже многие.
Мы засели в рыбном кабачке в углу. Не там, где матросы с серьгами, а покультурнее, естественно, подороже.
— Давай креветок налопаемся до отвала, — предложил он.
И мы налопались. Я помнила креветки такими маленькими, полураздавленными, морожеными. Отец покойный их уважал. А эти оказались почти величиной с ладонь. Учитель еще взял литр белого вина и пиццу. Желнин любил пожрать. Его бы сюда. Но увы. Он на лугах счастливейшей охоты. Так что оттягивайся, Дядя Ваня, и за него и за отца, и за меня. Я-то креветок не люблю. И вот лепешка эта острая с маслинами у меня в горле стоит.
Я отпила чуть-чуть вина и стала смотреть в окно. А там шли люди. Самые разнообразные. Я позавидовала им и стала смотреть на пламя горелки в середине зала. На ней знатоки что-то готовили сами. Это за дополнительную плату. Хозяин приносил рыбу, еще какую-то морскую нечисть, зелень, масло, и кто хотел, мог оттянуться. Пламя ровное и чистое. Маленький вечный огонь.
Мне как будто душу на тайном сеансе гипноза обезболили. И тогда мне стало веселее. Это веселее, когда слезы не нужны. Надкуси плод — маракуйю или папайю. И на уроки ни на какие ходить не надо. А Желнину не надо больше писать статейки. А папе халтурить на заводе, где хозяин немец.
Теперь у меня иная душа и незнакомое тело. Мой голос чуть надорвался. Где-то снизу, и оттого мне легче копировать прононс. Сегодня мы в какой-нибудь мансарде или в гостиничке, куда нас пристроит Серега Жилин, будем спать как бы вместе и все же порознь. Потом учитель проснется часа в два и сунет в ухо блошку эту отвратительную с проводком. Потом он уснет, я очнусь. Потом будет предрассветный миг, и по серому карнизу будет красться рассвет. Кровь моя, тяжелая, дурманная, как паста сквозь тюбики вен, будет продавливаться юным сердечком.
Мы братья и сестры по гнездам и крови. Охотники нас отловили.
Спит женщина, и опустился на брови ночной мотылек «или-или».
Я так долго смотрела на горелку, что меня окликнули:
— Дружок!
— А?
— Ты что, дружок?
— Так. Соринка в глаз попала. Или креветка.
— Аня!
— Ты покушал, Иван Иваныч?
— Это еще почему?
— Ты есть мое личное приобретение. Собственность. Как хочу, так и называю.
— Да ладно. Называй. Пошли к морю. Посидим там возле мола. Посмотрим, как рыбу ловят.
И мы пошли.
— Чем обязан, господа? — спросил Серега Жилин. Молодым его можно было назвать условно. Несколько одутловатое лицо, хотя складок жировых не наблюдалось. Так, лет тридцати пяти человечек.
— Вы по-русски разумеете, Сергей?
— Что?
— Да вот то, что мы тут проездом. Из России. Адрес ваш дал мне господин Карпов.
— А! Ну как он? Мы не виделись лет десять.
— Нельзя сказать, чтобы процветал. Но привет шлет.
— И…
— Вы не бойтесь. Мы у вас денег просить не будем.
— А я и не дам. Впрочем, вы с дороги, наверное, утомились? — Жилин говорил по-русски плохо. То есть все вроде бы правильно, но совершенно не так. Связь с родиной надорвалась.
— Мы тут откушали. В Фокее.
— Что?
— Кажется, так старик Нострадамус называл сей славный край?
— Совершенно правильно. А у вас есть какие-то познания в данном вопросе?
— Вы присесть разрешите и будете приятно удивлены.
— Садитесь, но денег не дам.
— Да что вы заладили про деньги?
— Да нет их у меня.
— Вы, я вижу, человек веселый. — Игорь Михайлович уселся в кресле-качалке, а Аня выбрала диван.
— Как звать мадемуазель?
— Аня Сойкина.
— Совершенно прелестно.
— А месье звать Игорь Михайлович. Это моя лучшая ученица, и мы проходим здесь языковую практику.
— Вы что, из элитарной школы?
— Из нее. Из нее родимой.
— Кофе?
— Мне пива, — попросила Аня.
— А мне водки-с…
Серега Жилин искренне рассмеялся. Через пять минут он появился с бутылкой красного вина, луковицей и куском кровяной колбасы.
— Спасибо, Серж. Давайте лучше перейдем на французский. Девочка все равно не понимает. Я снял ее позавчера на книжной ярмарке. Бесподобная зверушка.
Жилин уже с некоторым ужасом смотрел на своих посетителей.
— И что? Все позволяет?
— Абсолютно все. Вы даже не догадываетесь, что еще существует на свете.