Созвездие мертвеца
Шрифт:
— А он как говорил?
— Да почти и не говорил вовсе.
— А по произношению?
— В наше время «уи» звучит везде одинаково. Но северяне глотают немые «е», гасят неносовые звуки. Скорее, этот парень был с Юго-Запада. У него «р» как-то на их манер. Раскатисто. Скажем, район Беарна. А в общем, по нему нельзя было определить его родные места. Он говорил слишком правильно.
— Как иностранец?
— Как иностранец.
— И что они делали?
— Отдыхали. Гуляли.
— Алкоголь, наркотики?
— Нет. Легкое вино. Только они не дочь и отец. Это видно все же.
— А картины?
— Он этот лист бумаги положил на стол, едва приехал. Пару раз мазнул кистью. А потом я заходил утром, когда они сбежали.
— За номер заплатили?
— Даже вперед. С этим не было проблем.
— У них был кто-нибудь?
— Нет. Но сразу за ними, следом, подъехали господа. Спрашивали их. Вернее, похожих на них. Я сказал, что они были в девятнадцатом номере.
— И что?
— Они сказали, что им, возможно, оставлено письмо в номере. Мы поднялись. Никакого письма не было.
— А как выглядели эти люди?
— Как агенты.
— Агенты чего?
— Чего угодно. Как в фильмах.
— Теперь, если позволите, арманьяка. Ветчину и хлеб.
— Да, господин инспектор.
Прованс
— Знаешь ли ты, что такое мистраль, девочка?
— Не называй меня девочкой.
— Хорошо.
— Хорошо после бани.
— Что-то я не слыхал такой поговорки.
— Поменьше читать надо, больше жизнью интересоваться.
— Ну, у тебя-то с этим полный порядок.
— Не жалуюсь.
Окна в автобусе были открыты. Старенький автобус, похожий на ЛАЗ, только красный. С желтой горизонтальной полосой и рекламой чипсов на правом боку. В салоне, кроме нас, всего шесть человек. Двое стариков в черных одинаковых рубашках, новых. В проходе возле стариков корзина, прикрытая белой материей. Наверное, оливки. Они здесь на каждом шагу. Продаются на маленьких рынках, свежие, консервированные, всякие. Я попробовала один раз и осталась недовольной. Учитель жрет их беспрерывно.
Остальные четверо — какие-то работяги. У них с собой плетеная бутыль красного вина. Они передают ее друг другу и отхлебывают из горлышка. Закусывают время от времени белым хлебом и опять же оливками. Счастливые часов не наблюдают. Я наблюдаю окрестности. Пейзаж за окном меняется беспрерывно и значительно. Только что была изрядная вершина, потом горы пониже, потом земля, только очень каменистая, потом опять горы. Я заснула, когда начались заливные луга.
Это просто безумно красиво. Дело шло к вечеру, и некоторая розоватость в бликах уже замечалась. Зеленое, розовое, голубое. Учитель сам не свой. Сейчас он запоминает основные цвета, примерную композицию. Завтра начнется «волшебство». Дела у него, как видно, идут неплохо. Даже я вижу. Стал бы он там, на Севере, художником. Ходил был по инстанциям и перфомансам. Копейку бы зашибал. И сюда ездил, за деньги какие-нибудь муниципальные. Но тут отец со своим трофеем. Тут я с любовью к романской группе языков. Все одно к одному. А вот и они. Легендарные оливковые рощи.
— Это оливки?
— Они самые.
— А ты откуда знаешь?
— Характерные листья. У тебя со зрением плохо?
— Большое видится на расстоянии. А оливки не видятся. А вот это что за дерево?
— Трудно сказать. Должно быть, кипарис. И пожалуйста, говори по-французски. Не надо привлекать внимание.
— Я своим французским скорее привлеку.
— Неправда. Очень прилично говоришь. Только вот будущее время в некоторых глаголах…
Но в это время в окна ворвался солнечный вечер. Мгновенно все переменилось вокруг, и безумное это перемещение вдруг прекратилось. Автобус остановился.
Водитель покинул автобус, отправился по каким-то своим делам. Никакой стоянки тут не было. Просто ручей. Первыми вышли старики, у них была с собой какая-то чекрыжка. Они черпали воду, пили, умывались. Мужики с бутылью выскочили следом, поснимали рубахи, обмылись по пояс, пили из ладоней. Мы остались в салоне, и, когда все вернулись, между нами и остальными пассажирами появилось некоторое отчуждение.
Автобус еще долго стоял. Шофер решил покопаться в двигателе, что-то ему там не нравилось. Ветра не было, мы были защищены от него деревьями, и тогда я услышала пение миллиона сверчков, но каких-то странных.
— Что это, Дядя Ваня?
— Это цикады. Ты на Юге была?
— Нет.
— Ладно. Не переживай. Скоро город Авиньон. Не пройдет и часа.
Свадьба
— Что это за трезвон, милый?
— Это колокола.
— Кого-то хоронят?
— Тогда бы трезвонили по-другому. Я думаю, это свадьба.
— А нас не пригласят?
— Отчего вдруг?
— А у нас будет свадьба?
— У вас, наверно, будет.
— А у вас?
— У нас, наверное, нет. Я уже стар.
Любопытство победило осторожность. Утром мы вышли поглядеть. Это была суббота. Мы даже в церковь зайти осмелились и встали с краю.
Маленькие пажи в бархатных костюмчиках, спускаясь по лестнице, разбрасывали конфетки. Я подняла одну, развернула. Так себе. Самые дешевые. Специальные дешевые конфеты в праздничных упаковках.
За караваном, за толпой мы шли в стороне. В одном из дворов оказались накрытыми столы. Человек на сто. Мы продефилировали мимо, потом еще раз, третий. Как молодые пьют белое вино из ночного горшка, нам увидеть не довелось. То ли опоздали, то ли пришли позже. Но гомон и веселье были невообразимые. Нас прихватили и потащили к столу. К столу мы не пошли, учитель очень вежливо и пространно отказался, но винца треснули. Кислое, легкое.
Ближе к ночи заиграл аккордеон, и у невесты отобрали и разорвали на мелкие части фату. Потом пьяные гости, нацепив белые тряпки на антенны машины, стали уезжать и приезжать. Веселились, одним словом. На некоторых антеннах оказалось нижнее белье. Конца мероприятия мы не стали дожидаться и отправились к себе. В номера…
…Дождь застал нас посредине огромного поля. Мистраль вошел в нас. Мы уже не представляли себе, как может не быть этого легендарного ветра. И мы тоже, как многие до нас, шедшие по этому полю, сошли с ума. Помешательство это было нестрашным. Можно было вернуться к своему берегу. Это утешало, и, утешаясь, мы не заметили, что ветер перестал.