Созвездие Стрельца
Шрифт:
Печка прогорала. Остывающий чайник сипел с перерывами, точно раздумывая, стоит ли этим заниматься, и наконец умолк. Остывала вода, которой Лунина собиралась мыть посуду, а она все не могла приняться за дело, в каком-то отупении сидя за столом и пряча руки под старенький пуховый платок, потеряв счет минутам, которые отсчитывали ходики на стене…
В дверь постучали.
Лунина не сразу сообразила, что стучат к ней. И лишь после того, как стук повторился, она не оборачиваясь крикнула:
— Да! Открыто!
Незнакомый человек вошел и прикрыл
— Я из городского Совета. Депутат. Мы проводим обследование семей солдат. Во всех остальных квартирах я уже бывал, а вас все никак не могу застать дома, так что уж извините за позднее посещение.
Депутат и в самом деле приходил несколько раз днем, и Генка не соврал матери. Но он мог только через окно спросить Генку: «Молодой человек! Где твоя мама?» — на что Генка отвечал храбро: «На работу ушла!», после чего почему-то забоялся, спрятался за кровать и уже не мог сказать, где работа матери и когда она вернется домой.
Лунина нехотя рассматривала депутата. На нем было хорошее пальто с барашковым воротником, коричневая темная шляпа и красивые, крепкие ботинки. В руках он держал туго набитый портфель и что-то еще, завернутое в бумагу.
— Дома сидеть некогда, работаем! — сказала она неприязненно, прикидывая, сколько могут стоить эти добротные ботинки, и не зная, на что ей этот депутат. Лицо посетителя было смутно знакомо Луниной — где-то она видела этого человека, и она стала думать, где они встречались, с раздражением добавив. — Ну что ж, обследуйте!.. Как видите, живем — что на себя, то и под себя. Вот так.
Депутат и сам видел, что Луниной живется нехорошо. Когда он приходил в первый раз, то видел в окно пузатый комод у стены, а сейчас вместо комода было только темное пятно невыцветшей краски на полу, там, где стоял комод. Нетрудно было сообразить, куда он исчез! Туда же пошли и тюлевые занавески, так как теперь окна прикрывали желтоватые бязевые тряпочки.
Зойка закряхтела во сне, заворочалась и открыла глаза. Мать поспешно сказала:
— Сейчас, доченька! Сейчас…
— Где вы работаете, товарищ Лунина? — спросил депутат.
— С этими наработаешь! — сердито сказала мать, злясь на ненужные вопросы и зряшное посещение. — Ни в ясли, ни в детский сад не устроишь. Везде блат да блат нужен, а то жди очереди я не знаю сколько! Остаются дома… Пока на работе стоишь, все сердце кровью обольется: что там с ними — сгорели, покалечились, побились, померли?!
Зойка заплакала. Мать закричала на нее с сердцем:
— Да замолчи ты!
В ответ на этот окрик Зойка принялась реветь по-настоящему, в голос. Лунина взяла ее на руки и стала успокаивать, продолжая говорить:
— От мужика два месяца ни слова. Только и известно, что отправили с маршевой ротой… Охо-хо!
Слушая голос матери, Зойка замолчала и только вытягивала губы трубочкой, требовательно пыхтя и морща маленький лобик.
Смущенный депутат сказал:
— Вы сами понимаете, что возможности наши ограничены, но я постараюсь помочь вам. Скажите, что для вас самое главное сейчас?
— Мужа с фронта вернуть живым! — с рывка ответила Лунина.
Депутат
— Вы знаете, товарищ Лунина, — сказал он тихо, — что это не в моей власти… Военные действия развиваются сейчас в нашу пользу. Уже виден конец войны. Будет и на нашей улице праздник… Но я вижу, что в этом помещении, например, вам с детьми положительно нельзя жить. Так? — Он покосился на темные потеки с потолка в углу. — Работу вам тоже надо какую-то. Так? И очевидно, такую, чтобы вы могли отдать детей в какое-нибудь детское учреждение. Так? Я думаю, что я и в городском Совете и в военкомате найду поддержку в этом вопросе…
— А! — с досадою сказала Лунина. — Я у них и пособие-то не могу выхлопотать, как пойдешь, так целый день и пропал, — много нас, солдаток-то!
— Не сердитесь! — сказал депутат так же тихо. — У них сейчас объем работы очень большой — в армии миллионы людей. Не отчаивайтесь, не в пустыне живем. Я понимаю ваше положение, но думаю, что терять надежду не стоит. Буду рад помочь вам, чем смогу! — Он взглянул на часы и торопливо сказал. — Ой, как поздно! Мне еще тетради проверять! Ну, мы с вами еще увидимся, а пока я пожелаю вам всего доброго. Извините еще раз!
— Пока! — сказала Лунина. — Двери посильнее закрывайте, не лето! — Она прислушалась к шагам депутата, поднимавшегося по лестничке на улицу, и добавила с непередаваемым выражением: — Ходют… А чего?!
Между тем Луниной не стоило сердиться на депутата.
Потому ли, что он был человеком слова и считал, что лучше ничего не обещать, чем обещать, да не сделать, потому ли, что его тронуло бедственное положение Луниных, а может быть, потому, что оба эти соображения слились в одно и настоятельно требовали действия, — наутро депутат пошел к председателю городского Совета.
Немолодая секретарша, сидевшая в приемной, сказала:
— Иван Николаевич один. Готовится к совещанию. Если вы ненадолго, то проходите. Только не говорите, что я пустила. Через час у него заседание, на целый день затянется — сложный вопрос…
— Заругается! — сказал депутат, улыбаясь.
Он хорошо знал секретаршу — ее дочь училась в той школе, где он преподавал литературу. Секретарша часто помогала ему попадать к председателю горсовета в удобное время, угадывая, когда можно пустить его с какой-нибудь просьбой к Ивану Николаевичу, а когда лучше и не ходить, чтобы не нарваться на заведомый отказ, как бы ни была важна просьба. Председатель тоже живой человек, подверженный смене настроений, которые складывались иной раз так, что ему куда легче было отказать, чем удовлетворить просьбу. Конечно, это нехорошо, государственный человек должен быть всегда объективным, всегда служить народу. Но… Иногда и у Ивана Николаевича, человека скорее доброго, чем злого, и скорее отзывчивого, чем черствого, человека умного и сильного, «не хватало нервов», как он говорил, и он становился сухим и раздражительным. Я никогда не был председателем городского Совета — у нас это стало пожизненной профессией немногих людей, хотя очень трудно представить себе такую профессию, но думаю, что у него уйма всяких дел, от которых прежде времени облысеешь или поседеешь…